Энтони О'Нил - Фонарщик

Он еще успел заметить, как его будто лезвием пронзило предощущение близкого конца.

А затем она словно саблями стиснула зубы на его пальцах, прохрустела костями и, как суккуб, приподнялась со стола; кровь брызнула из его искромсанной руки. Эвелина обвила Гроувса своими костлявыми конечностями и сдавила, как чудовищный осьминог.

Он кричал, извивался, но ужасный, засасывающий рот приближался к лицу.

И исполняющий обязанности главного инспектора Кэрес Гроувс, пятидесяти семи лет, скорчился в судорогах, зарыдал и упал со своей кровати на Лейт-уок в мешанине из простыней, влажных от пота и успокоительной микстуры, умоляя Господа Бога избавить его от таких страшных снов, а в его пылающем мозгу все звучала скачущая пеленка:

Макнайт по весу определил, что книжка у него в боковом кармане куртки: легкий томик размером с требник, который можно почти спрятать между ладонями — так удобнее отправляющемуся на требу священнику. Ему было уже несколько сотен лет. Эта украшенная золотыми листьями книжечка с позолоченным обрезом была частью его библиотеки так долго, что он даже не помнил, когда приобрел ее, и накануне наткнулся на нее совершенно случайно. Теперь она стала еще одним ключиком в сложном деле взятия крепости разума Эвелины.

— Вы бывали здесь раньше? — спросил он ее.

— Я заходила сюда… иногда.

— Удивительно таинственное место, — заметил профессор.

Они сидели в «Крипте поэтов», трактире, находящемся неподалеку от Кэндлмейкер-рау, в котором Джеймс Эйнсли некогда подкараулил добычу. Это было нехорошее заведение, славившееся не столько своими почерневшими фризами, пропитанными пивом половиками и спертым воздухом, сколько широким спектром посетителей — студенты-скандалисты, нищие, главное занятие жизни которых свелось к инспектированию мусорных баков, кавалеристы в алых камзолах, дорогие разряженные куртизанки — и всезаполняющим гулом шумных разговоров, скрипичной музыки и поминутно выкрикиваемых официантам заказов, жизнеутверждающих даже в эпоху страха. В сочетании со сказочным светом (газ давно отключили, и зал освещали свечи, воткнутые в бутылки из-под имбирного пива) это означало, что гости могли сесть за задний столик, затеять игру в вист, увлекательный заговор или передушить друг друга и никто бы и головы не повернул, поэтому здесь не опасались нескромных ушей. Макнайт, Канэван и Эвелина заняли кабинку в форме подковы под потемневшим портретом Томаса Кемпбелла, на столе перед ними стояло несколько заветрившихся бутербродов и почти не тронутая бутылка портвейна, а густые струи дыма из трубки профессора еще глубже погружали троицу в ее собственный сжавшийся микрокосмос.

— Я благодарен вам за то, что вы пришли, — сказал Макнайт, — и уверяю вас, что бы ни случилось, не намерен ни навредить вам, ни растревожить вас. Могу я сперва спросить, снились ли вам кошмары после нашей последней встречи?

— Ни одного с убийством.

— И мы не можем не констатировать, что на наших улицах за это время не появилось ни одного трупа. Итак, вы полагаете, что ничего страшного не случится, если копнуть несколько глубже?

— Меня не волнует мое собственное состояние, — ответила Эвелина. — Я покоряюсь в надежде, что смогу хоть немного помочь другим.

Канэван, сидя напротив и с восхищением глядя на нее, перевел:

— Она хочет быть максимально честной.

Когда Эвелина, в свою очередь, посмотрела на ирландца и благодарно кивнула, у Макнайта возникло необъяснимое чувство, что после разговора в ее маленькой комнате эти двое встречались. Он не хотел проверять возникшее подозрение прямыми вопросами, но видел все признаки бесконечно логичной любви, которая, однако, лишь служила помехой.

— Я хочу поговорить о желании, — резко сказал он и отметил, что Эвелина робко опустила глаза. — И о том, как люди обычно удовлетворяют свои желания.

Она молчала.

— Эвелина, — продолжал Макнайт, — вы, как мне показалось, с некоторым презрением отзывались о романах… о художественной литературе… о книгах, созданных фантазией и воображением.

Эвелина упрямо кивнула:

— Другим они доставляют удовольствие.

— И вы догадываетесь, какого рода удовольствие?

— Они находят… в них убежище.

— Убежище от реальности? От всего грубого, земного?

Она еще раз кивнула, хотя заметно встревожилась относительно его намерений.