Тесс Герритсен - Надежда умирает последней

– Лучше бы не рассказывал, будь оно неладно.

Лэситер отхлебнул еще пива. Рука его снова задрожала. Закат усыпал реку кровавой рябью.

– Забавно, но тогда, в лагере, мы себя чувствовали как будто даже защищенно. Может быть, все это была промывка мозгов, но надзиратели твердили Валдесу, что это удача для него – в плену сидеть, что он знал такое, от чего ему было бы несдобровать, мол, ЦРУ с ним бы расправилось.

– Больше похоже на обработку мозгов.

– Я сам так подумал. Коммуняки нашли способ сломать его. Ну и страху же они на него напустили – просыпался среди ночи, кричал про подорванный самолет…

Лэситер уставился на гладь реки.

– Ну а после войны нас отпустили. Валдес и другие отправились домой. Он написал мне письмо из Бангкока, его передала одна медсестричка из Красного Креста – мы с ней познакомились в Ханое, сразу после освобождения, – англичанка, зуб у нее маленько есть на Америку, но сама отличная деваха. Когда я письмо это прочитал, то подумал, ну совсем поехал наш Валдес. Какую-то ахинею он там нес, что его не выпускают, что звонки его прослушиваются. Ну, думаю, домой приедет – поправится. А тут звонит эта Нора Уокер, медсестра, говорит, ему конец настал. Пулю себе в лоб пустил.

Вилли спросила:

– Вы думаете, это было самоубийство?

– Я думаю, он был как груз на шее – контора этого не любит.

Он снова перевел измученный взгляд на реку.

– Ведь когда мы были в Туене, он только и говорил о том, как хочет обратно домой, к своим старым корешам да товарищам. А мне что – мне не к кому возвращаться, сестра одна, да и та мне как чужая. Тут у меня хотя бы девушка была, кто-то, кого я люблю. И я не один такой, есть тут и другие – прячутся по джунглям да деревенькам. Такие, знаете ли, которые уже корни бамбуковые пустили, прижились.

Он покачал головой.

– Жалко, что Валдес так не сделал… был бы живой сейчас.

– Но разве здесь не трудно живется? – спросила Вилли. – Быть чужаком, с клеймом врага на лбу… Неужели не боитесь властей?

Лэситер в ответ усмехнулся и указал головой на столик поодаль, за которым сидело четверо.

– Вы поздоровались с нашими блюстителями порядка? Я так думаю, они за вами ходят с самого времени вашего прибытия в город.

– Оно и видно было, – сказал Гай.

– Мне почему-то кажется, что они здесь, чтобы меня охранять. Тот факт, что я жив и здоров, указывает лишь на то, что они вовсе не империя зла.

Он поднял бокал в честь четырех полисменов. Те глупо заулыбались.

– Ну хорошо, – сказал Гай, – вот ты сидишь здесь, отрезанный от мира, так зачем нужен ЦРУ?

– Нора мне кое-что сообщила.

– Медсестра?

Лэситер кивнул.

– После войны она осталась в Ханое. Работает по сей день в тамошней больнице. Так вот, с год назад пришел к ней какой-то американец. Спросил, как меня можно найти. Сказал, что у него срочное сообщение для меня от дяди. Но Нора шустрая девица, сообразила. Сказала им, что я уехал из страны, что живу в Таиланде. Молодец она.

– Почему молодец?

– Да потому что нет у меня дяди.

Наступила тишина. Гай тихо спросил:

– Ты думаешь, тот человек был от конторы?

– Не знаю, не знаю… а вдруг да. Вдруг он найдет меня? Не охота мне кончить как Луис Валдес – с дырой в голове.

По реке, в полумраке, словно призраки, сновали лодки. Работник кафе бесшумно обошел палубу и зажег вереницу бумажных фонарей.

– Я живу тише воды теперь, – сказал Лэситер, – чтоб никакого шуму. Не выделяюсь, видите, волосы другие.

Он слегка оскалился и подергал себя за жиденький коричневый хвостик.

– Этот цвет я добыл у одного местного травиниста – смесь каракатицы и еще бог знает чего. Воняет жутко, но зато я больше не блондин. – Он насупился: – Я так рассчитывал, что контора наконец забудет про меня, и поэтому, когда вы появились на моем крыльце, я… у меня просто сердце в пятки ушло.

Бармен поставил на проигрыватель пластинку, и зазвучала вьетнамская песня про любовь. Душещипательная мелодия стелилась вокруг, словно туман над рекой. Ветер колыхал бумажные фонарики и заставлял тени плясать по всей палубе. Лэситер глазел на пустые бутылки в количестве пяти штук, заказал шестую.

– Не сразу, далеко не сразу, но все-таки привыкаешь к жизни здесь, – сказал он. – К ритму местному, к людям, к тому, как они думают. Народ тут особо не хнычет и не терзается из-за невзгод. Просто принимают вещи как есть. Мне это нравится. Со временем я стал думать, что это единственное место, где я чувствую себя в своей тарелке и где безопасно. – Он взглянул на Вилли: – Может, и вам здесь безопаснее всего.