Вильям Кобб - Тайны Нью-Йорка

Мы уже говорили, что Бам был довольно красив. Его стройная фигура, густые волосы, энергичное и в то же время хитрое выражение лица составляли оригинальное целое.

Но как далек был от недавнего бродяги в лохмотьях этот холодный, бледный, изящный господин в отлично сшитом костюме!

Бам стоял у камина.

Трип и Моп, растолкав толпу, подошли к нему.

Бам подал знак лакею, уже заранее предупрежденному, и, не говоря ни слова, повел своих коллег в отдельную комнату.

— Шампанского, сигар! — произнес Бам кратко.

Оба друга ошалели.

Они вертелись вокруг Бама, как факиры вокруг идола, не смея до него дотронуться.

— Дорогой мой Бам, — начал Трип.

— Достойный друг мой, — всхлипнул Моп.

— Во-первых, — произнес Бам, — здесь, нет ни Бама… ни Трипа… ни Мопа… Здесь, прежде всего, я, Гуго Барнет из Кентукки.

— А!..

— Затем… — он указал на Трипа, — полковник Гаррисон.

Трип встал и отвесил церемонный поклон.

— Наконец, Франциск Диксон из Коннектикута.

— Отлично, — сказал Моп.

— Это еще не все, Гуго Барнет — банкир, маклер, участвующий в торговле солониной и мануфактурой.

— Хорошо.

— Гаррисон и Диксон…

Тут внимание Трипа и Мопа удвоилось.

— Гаррисон и Диксон — журналисты.

Гомерический взрыв смеха приветствовал это странное назначение.

— Журналисты! — воскликнул Трип, покатываясь от смеха.

— И без журнала! — визжал Моп.

— Журналисты и с журналом, — холодно продолжал Бам, — потому что вы основываете журнал…

Галлов, как говорят, может удивить лишь падение неба. Но можно сказать, наверное, что и они бы изумились невероятному сообщению, сделанному Бамом своим сообщникам.

Трип и Моп не произнесли ни слова.

— Понятно, что мы обещаем помогать и служить друг другу без задних мыслей, без обмана и измены…

— О! — обиженно выдохнули оба мошенника.

— Да, да, я знаю… но лучше изложить все условия нашего договора. Вы должны мне повиноваться, исполнять все мои инструкции беспрекословно и ни в коем случае не подменять мою инициативу своей… Одним словом, я офицер, а вы солдаты. Взамен вашей покорности я предлагаю следующее…

Глаза обоих широко раскрылись. Эта часть разговора интересовала их больше всего.

— Прежде всего я назначаю вам жалованье по два доллара в день на каждого.

Мошенники широко улыбнулись.

— Одеваю вас чисто и изящно…

Еще более широкая улыбка.

— Даю вам квартиру…

— Ого!

— Следовательно, ежедневное содержание в два доллара выделяется на еду и на мелкие расходы.

Улыбка стала безграничной.

— Кроме того, — продолжал холодно Бам, — в случае опасных ранений…

— Как? — подскочили мошенники.

— Или в случае смерти…

— В случае смерти?!

Улыбка полностью исчезла, уступив место самой кислой гримасе.

— Итак, — сказал Трип, — мы будем подвергаться… будем ранены…

— Или погибнете. Да, я не шучу. Сегодня вы — как я вчера — занимаетесь делом, самым высоким достижением которого является виселица, если ей не будет предшествовать смерть от пули полисмена, что весьма нежелательно для джентльмена… Я повторяю вам, что вы солдаты. Нет борьбы без риска. Я только утверждаю, что раненые или убитые, вы, по крайней мере, будете иметь удовольствие пасть благородно, а не в толпе уличных бродяг…

— Разумеется, — заметил Моп не без иронии, — это в корне меняет дело.

— Шутить будем потом… Вы начнете с хорошими деньгами издавать газету.

— Недельную?

— Ежедневную газету, что сразу закрепит за вами почетное место в прессе вашей страны. Я все подготовил. Сначала название…

Бам вынул из кармана корректурный лист, на котором можно было прочесть: «Финансово-коммерческая девятихвостая кошка» [6] Девятихвостой кошкой называется плеть из нескольких ремней, употребляемая до сих пор в Англии для присужденных к телесному наказанию. .

Трип взял корректуру и осмотрел ее с улыбкой видимого удовольствия.

— Добрые друзья мои, — сказал Бам, — грустно, но несомненно, что весь деловой мир наводнен бездомными негодяями, не имеющими ни кола, ни двора, без чести и совести, сделавшими смыслом жизни грабеж, вымогательство и разорение честных людей…

— У нас слишком много примеров этому, — вздохнул Моп, опечаленный столь плачевным состоянием нравов своего отечества.

— Общественная совесть возмущается, — говорил Бам, подчеркивая каждое слово подобно терпеливому проповеднику, — да, я повторяю, она возмущается… Пора возвратиться к неписаным законам чести… Пора изгнать плетью этих бесчестных продавцов, которые превратили храм в грязный рынок низости!