Бернар Миньер - Гребаная история

— Все хорошо, — сказал я Крюгеру. — Я готов…

Шериф бросил на меня почти отеческий взгляд. Они с Платтом встали по обе стороны от меня, как телохранители. Странная троица: один ниже меня ростом, другой выше. Таким образом они проводили меня к бронированной двери и тамбуру при входе. Затем мы вышли наружу, и я почувствовал на лице капли дождя. Затрещали вспышки фотокамер, ко мне подошел какой-то тип с камерой на плече. Отовсюду потянулись микрофоны, но шериф их оттолкнул:

— Мы сделаем заявление позже. Пожалуйста, дайте пройти!

Более-менее удачно мы пробрались через эту небольшую толпу.

Вот тогда я вас и увидел.

— Да, — сказал Грант Огастин.

Он снова пережил то мгновение, когда Генри появился наверху лестницы, выходя из офиса шерифа. Это… чудо . Грант стоял на другой стороне улицы, Джей — рядом с ним.

И он увидел его.

В первый раз, вживую.

Своего сына.

Генри.

Грант увидел, как тот расколол небольшую толпу и двинулся к нему. Заметил его смертельно усталый вид, вытянувшееся лицо, глаза, обведенные глубокими тенями. Но заметил он и внутреннюю силу, такую же, как у него самого, эту неистовую волю, способную противостоять всему во что бы то ни стало, всегда снова подниматься на ноги. И непроизвольно ощутил гордость.

Сын остановился меньше чем в метре от него. Он внимательно смотрел на Гранта, карауля малейшую из его реакций. Молчание длилось уже несколько секунд.

— Знаешь, кто я такой? — наконец спросил Огастин.

Генри кивнул. Тогда Грант сделал еще шаг вперед, потом обнял его. Они обнялись — отец и сын, — будто расстались всего неделю назад. Прижавшись друг к другу под дождем, не говоря ни слова. Затем Грант отстранился, чтобы вытереть кровь, текущую из ноздри.

— Мне очень жаль, что мы встретились при таких обстоятельствах. Так жаль… Мои искренние соболезнования, Генри.

Сын ничего не ответил — ни словом, ни жестом. Он пристально смотрел на Гранта.

— У меня есть место, где ты сможешь отдохнуть, подальше от прессы и толпы, если хочешь. Это совсем недалеко отсюда.

Новый кивок.

Грант подал сигнал Джею, который уже открыл большой зонт, и они направились пешком под потрескивающим куполом. Поднялись по улице к волейбольной площадке, ради такого случая превращенной в вертолетный аэродром. Грант положил руку на плечо своему сыну. Друг для друга они были всего лишь незнакомцами. Они еще не были семьей. Но такая возможность только что появилась: обстоятельства, несмотря на всю трагичность, уже расчистили для этого путь. Грант не мог вспомнить, когда раньше он чувствовал себя таким взволнованным. Новый горизонт, поворотный момент в судьбе, иная жизнь — о таком мечтает всякий мужчина, вступивший в его возраст.

— Я помню, как вы меня обняли, — сказал Генри, глядя на него. — То, что я почувствовал, просто… неописуемо.

— Ты же знаешь, что можешь говорить мне «ты», — напомнил Огастин сдавленным голосом.

Они сидели в сверхсовременном номере люкс «Дир-Бич резорт», и хотя снаружи грохотала гроза, здесь было на удивление тихо. Маленькие лампочки распространяли мягкий умиротворяющий свет, оставляя углы в тени. Атмосфера была уютной, спокойной, располагающей к откровенности.

— Затем мы поднялись в этот вертолет и покинули Гласс-Айленд, — продолжил Генри. — Не знаю… когда мы пролетали над Ист-Харбор, у меня было впечатление, что мы единственные, кто выжил в войне после ядерной катастрофы, что мы оставляем за собой сплошные руины. И, как оно бывает в фильмах такого рода, в конце кажется, что все снова возможно, открыты все варианты будущего. Это странно, но одновременно с болью я чувствовал воодушевление. Помню, как я на вас смотрел, — как я на тебя смотрел, — как ты с легкой улыбкой на губах внимательно глядел прямо перед собой. И я спрашивал себя: «Кто этот мужчина? Это и есть мой отец?» Все это было для меня таким новым, таким… запутанным.

— Понимаю, — улыбнулся Грант. — Когда я думаю, что все это случилось каких-то несколько часов назад… Должно быть, ты смертельно устал, Генри. Но я счастлив, что ты рассказал мне эту историю. Хоть она и ужасна, сейчас я лучше понимаю, что произошло. И мне так жаль, мой сын…

Грант опустошил свой стакан, прежде чем перевести взгляд с Генри на Джея. Тот без единого слова рассматривал мальчика, но за его маской бесстрастности проглядывало любопытство. Грант взглянул на часы: 23.15. Значит, Генри уже три часа подряд говорит, рассказывая им свою историю. Три часа, как они внимают каждому его слову. Три часа, как они упиваются им.