Ричард Дейч - Ключи от рая

Симон закрыл глаза. Он уже много лет не говорил об этом. Ему нужно было подавить боль, отступить в сторону и взглянуть на все глазами постороннего, будто это произошло с кем-то другим.

— Меня не пускали навестить мать в больнице. В конце концов она возвратилась домой через месяц. Я пришел домой с футбола, а мать сидела в гостиной. Вместе с ней был Папа Римский. Они вполголоса беседовали на латыни, и его присутствие, казалось, хотя бы на время успокоило мать. Ее лицо — то, что не скрывали бинты, — было покрыто страшными синяками и ссадинами, и, хотя раны уже почти зажили, они по-прежнему сохраняли нездоровый желтоватый оттенок. Распухшее, оно было неузнаваемым. До сих пор, думая о матери, я не могу отделаться от этого воспоминания. Она говорила только о прощении. О том, что мы, если хотим остаться людьми и не опуститься до уровня зверей, должны простить того, кто так с ней обошелся. Все упорно отказывались объяснить мне, что же произошло. Мой отец словно спрятался в свою раковину. Он почти ничего не говорил, редко появлялся дома и старался не находиться с матерью в одной комнате. А мать погрузилась в мир фантазий. Она снова повадилась надевать длинную черную рясу, которую носила в монастыре, и даже накрывать волосы монашеским платком. В моем присутствии у нее на лице застывала фальшивая, словно нарисованная улыбка. Мои родители стали холодными и замкнутыми в отношениях как между собой, так и со мной. Я пытался их утешить, но они неизменно спешили укрыться в своих иллюзиях. — Симон помолчал. — С тех пор я больше ни разу не познал тепла родительских объятий.

Откупорив очередную бутылку бурбона, которым бесплатно угощали пассажиров первого класса, Симон наполнил пластмассовый стаканчик и осушил его залпом.

— Однажды, где-то через полгода после того, как мать выписалась из больницы, я вернулся домой из школы раньше обычного. Наверное, мать не услышала, как я пришел. Она вышла из своей спальни обнаженная, закутавшись в полотенце. Когда она меня увидела… Я никогда не забуду ее взгляда. Только тогда я наконец понял, почему она все время тщательно скрывала свое тело, почему ходила в длинных монашеских одеяниях. Мать стремилась пощадить мои чувства. Ее туловище, ноги — все было покрыто жуткими шрамами; ее кожа стала холстом, на котором нарисовало свою картину зло. Устыдившись меня, она убежала к себе и больше не вышла, сколько я ни просил. Отчаявшись, я отправился на поиски отца и нашел его в одной из соседних пивных. Я кричал на него до тех пор, пока он не рассказал мне всю правду. Отец заливался слезами, объясняя, как у него из самых потаенных глубин души поднялось нечто порочное и извращенное. В пьяном угаре этот человек — мужчина, которого мать любила, — осквернил ее так, что это даже невозможно было себе представить.

Помню, в тот момент я чувствовал себя каким-то отрешенным — словно наблюдал со стороны за посторонним человеком. Я впитывал слова, но их смысл стал мне понятен лишь значительно позже. Немыслимо, как можно было быть таким омерзительным, таким безжалостным. Эта тварь, это животное, скрывалось под маской… Мать так и не увидела его лица, но, тем не менее, все равно его узнала. Впоследствии она не выдала отца, заявив, что случившееся, несомненно, являлось частью замысла Господа Бога и нам не дано постичь его великие помыслы. Полиция объявила, что чудовище исчезло. Отец, открыв мне все это, больше не возвращался домой.

Майклу хотелось остановить это самоистязание. Симон убивал себя, рассказывая о прошлом. Но Майкл не мог подобрать нужные слова, от сострадания у него перехватило горло.

— Следующие четыре месяца я потратил на то, чтобы выследить сукина сына, который изуродовал мою мать. В конце концов, я отыскал его в одной дыре в Риме, где он спрятался. Я связал его и пытал до тех пор, пока он не объяснил мне причину своего поступка. Он сказал, что хотел узнать тайну. Якобы он тогда как раз обрел своего бога и решил посвятить ему всю жизнь, как это сделала мать. И ему нужно было выведать у нее секрет, который сделал бы его «божество» великим.

Мать отказалась ему отвечать, и тогда он ее изнасиловал. Она продолжала молчать, и он схватил нож и изрезал ее перевернутыми крестами. Мать все равно не издала ни звука — поэтому он стал выжигать кресты. Снова и снова, пока не покрыл ими все ее тело. Число его бога: шестьсот шестьдесят шесть.

Майкл не мог прийти в себя от ужаса. За свою жизнь ему довелось повидать немало страшного, но только со стороны. А это… Впервые он видел, какое действие жуткие события оказали на близких жертвы, на тех, кто остался в стороне.