Марко Незе - Спрут

— Насколько я понимаю, — сказал Каттани вкладчику, на имя которого был открыт один из этих странных текущих счетов, — вы позволяете использовать спешно объединенные капиталы для финансирования каких-то кратковременных сделок. Как видно, весьма прибыльных. С головокружительно высокими процентами. Быть может, я ошибаюсь?

— Дорогой доктор, — невозмутимо ответил тот, — я в этих финансовых делах совершенно не разбираюсь. Ими полностью занимается мой экономист.

— А где я могу его найти?

— К сожалению, этому экономисту не понравился наш город, и несколько дней назад он уехал. Куда-то за границу.

Было совершенно невозможно вырвать у него хоть какую-нибудь информацию. Каттани решил попытать счастья с третьим вкладчиком. Прежде всего, ему хотелось узнать, кто скрывается под красивыми именами Жасмина и Мака.

Как и ожидалось, новый вызванный стал прикидываться дурачком.

— Я ювелир и не занимаюсь политикой.

— А при чем тут политика?

— Когда дело идет об обмане, за этим всегда стоит политика, — изрек тот.

— Что ты мне пудришь мозги? — Комиссар чувствовал, как кровь ему бросилась в голову. — Смотри, не заставляй меня потерять терпение. Слушай внимательно. Жасмин и Мак снимают с твоего счета большие деньги, а потом возвращают их почти удвоенными. Что это за дела, которые позволяют за столь короткое время заработать этакие суммы?

Собеседник съежился на стуле. У него была широкая физиономия, отвисшая нижняя губа открывала желтоватые зубы. Толстые, словно распухшие, пальцы были похожи на сардельки. Проведя платком по лбу, он вытер пот. Громко пыхтел и никак не решался ответить.

— Ну же, говори! — поторопил его комиссар.

Мужчина дернулся на стуле, словно от удара. Наконец нерешительно, против воли, произнес плачущим голосом:

— Да это все банковские хитрости, господин комиссар. Я в них не разбираюсь. Все делал сам банк. Я ему полностью доверился.

— Ах, банк, — не отставал Каттани. — Значит, Равануза?

Сидящий напротив него человек не издал ни звука. Уставившись на комиссара своими темными, чуть навыкате глазами, он ограничился тем, что поднял вверх огромные руки, словно моля о пощаде.

Равануза! Куда бы ни сунулся комиссар, отовсюду вылезало это имя. Банкир поистине становился каким-то наваждением. Что бы ни происходило, он всегда оказывался в центре всего, как паук посередке сотканной им паутины. Кто же в действительности этот ловкий, беспринципный человек, столько раз попадавшийся и всегда выходивший сухим из воды?

Глядя на него, Каттани отметил, что движется он бесшумно, как кошка.

— Уважаемый комиссар, — сказал он со своей обычной холодной агрессивностью, — вы напрасно теряете время. Суммы, которыми вы так заинтересовались, это законнейшие финансовые операции, и необходимы они для того, чтобы двигать вперед туризм, жилое строительство, торговлю, сельскохозяйственную деятельность. Это живая кровь, питающая экономику нашего города.

— Экономику, насколько можно судить, поистине чудодейственную, ибо она увеличивает суммы капиталовложений, подобно тому, что Иисус Христос проделал с рыбами. Но объясните, пожалуйста, финансируемые предприятия тоже получают такие же астрономические прибыли?

— Чего не знаю, того не знаю. Спросите об этом, например, у графини Камастры. У нее строительная фирма, и она вкладывает капиталы во многие предприятия.

По своей станции Сици-ТВ Нанни Сантамария ежедневно передавал репортажи о «наделавшей столько шума операции полиции». На телеэкранах появлялись изображения лишившихся работы рабочих, толпящихся перед запертыми воротами строек. «Хватит! Пора прекратить это безобразие! — кричал в микрофон какой-то каменщик с окурком в углу рта. — Мы все тут честные люди, настоящая мафия на севере Италии!»

Потом их сменяла раздосадованная физиономия строительного босса Беллеми. «Это, черт подери, несправедливо, — блеял он. — Всю жизнь я трудился и приносил жертвы, а теперь из-за чьих-то капризов гибнет моя фирма». Он махал рукой перед самой телекамерой, и на экране крупным планом появлялась его чудовищно громадная лапа. «Они хотят контролировать? А какого дьявола они собираются проверять? Тут каждый кирпич полит нашим потом. Все это пора прекратить! Положа руку на сердце говорю: мне жаль не столько себя, сколько моих рабочих. Они, бедняги, остались без работы. Это бесчеловечно, потому что каждый из них должен кормить семью. Что с нами случилось, что мы, как собаки, грыземся между собой?»