Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

Джонсон не раз слышал эту историю — и всегда поддакивал, так что иным казалось, что он сам ее и рассказал. Если людям нравится думать, что он продал душу дьяволу, пусть думают — может, заплатят лишнюю пару долларов за вечер, или какой-нибудь красивой девке станет любопытно и не придется спать одному. К тому же, если бы спустился сейчас ангел с небес и потребовал честного, как перед самим Господом, ответа, как все было на самом деле, Роберт только пожал бы плечами. К виски он пристрастился еще совсем мальчишкой и, когда шел в поле обдирать пальцы в кровь о струны, брал с собой бутылку, если на нее хватало денег. Мало ли кто подходил к нему в полночь и что говорил… Память у Джонсона жила в пальцах, а не в голове. Впрочем, он был почти уверен, что не мог пообещать никому свою душу, даже будучи мертвецки пьян.

Когда в Сан-Антонио англичанин Дон — его фамилию Роберт запамятовал — записывал его на фонограф, Джонсон отыграл все свои песни, числом двадцать девять, потом отыграл еще раз и совсем уж перестал понимать, что еще нужно от него белому человеку со странным выговором.

— А еще у тебя есть песни? — спрашивал Дон каждый день.

— Зачем мне еще? — недоумевал Джонсон. — Когда играешь на танцах, никому не нужно столько песен подряд, да и я обычно не один — надо еще кому-то дать заработать. А на улице и половины сыграть не успеваешь — толпу уже разгоняют.

— Почему ты все время сидишь ко мне спиной, когда играешь? — спрашивал тогда англичанин.

— Я стесняюсь, — отвечал Роберт. Ему казалось, что такого ответа от него ждут.

Когда англичанин понял, что ничего больше не добьется от Джонсона, то расплатился и отпустил его на все четыре стороны. И Роберт на товарняках снова добрался до дельты Миссисипи, где прошла почти вся его жизнь, где ему не грозили ни голод, ни жажда, ни недостаток женской ласки. В передней комнате кабака «Три Форкс» Джонсон играл и раньше, но теперь, можно сказать, вовсе поселился. У хозяина питейного заведения, а заодно и магазина — дощатого одноэтажного строения с одинокой бензоколонкой перед входом — имелась невеста. Трина, гибкая, в самом соку, с волосами до талии, если их распустить. Он знал, что делать, когда увидел ее в первый раз, — смотреть ей в глаза, когда будет петь:

Обычно женщины все для себя решали на втором куплете — про то, как он увел девушку у лучшего друга, а потом она ушла еще к кому-то, но он все равно ее ждет, чтобы защитить от дождя. Трина тоже приняла решение прежде, чем он допел.

Они встречались в Гринвуде, в пятнадцати милях от «Три Форкс». Это было не слишком осторожно: когда заряжали дожди, в городок съезжалась пить вся округа, и их многие видели вместе. Но Джонсон предпочитал не думать о том, что может случиться завтра. Жизнь бродячего музыканта не располагала к тому, чтобы строить планы. Завтра он может быть уже далеко — в пустом вагоне товарного поезда, в тюрьме или, чем черт не шутит, на какой-нибудь большой сцене на Севере, если вдруг там кому-то понравится сделанная англичанином Доном запись. Сам-то Джонсон едва узнал на ней свой голос, а гитару вообще не узнал, но все вокруг были довольны, и он смолчал.

— Ленни о чем-то догадывается, — говорила Трина. — Он на меня подозрительно смотрит. Он очень ревнивый, жди от него чего-нибудь дурного. Он знает худу, может разложить на тебя «пятерку». Береги пуговицы и смотри, чтоб он не выкопал твой след.

— Я буду ходить на цыпочках и пересчитывать пуговицы каждый вечер, — смеялся Джонсон. Он пел про ритуалы худу, но по-настоящему в них не верил: они были для тех, кто всю жизнь прожил на одной плантации. Он-то добирался даже до Канады и видел, как на самом деле устроен мир. Вот в бога и в дьявола он верил — без них многое невозможно было объяснить. Но в песнях присутствовал один дьявол: для бога сочиняли другую музыку, не блюз.

Роберт знал, что с Триной пробудет недолго. Они уединялись в домике на Янг-стрит, который Джонсон снимал, пока в этих краях достаточно платили. Он молча смотрел, как Трина посыпает порог специальным порошком из перца, серы, соли и кладбищенской земли, чтобы отвадить недобрых людей. Невеста Ленни красиво наклонялась, и губы ее двигались так соблазнительно, когда она нашептывала какую-то чепуху, но Трина была просто еще одна женщина, которая вряд ли станет его дожидаться, когда пора будет снова трогаться с места. А к этому Джонсон готов был всегда. Если приходил за ним кто-то из друзей-музыкантов и звал с собой, он не спрашивал куда — одевался, закидывал за спину гитару, вот и все сборы. Иногда Джонсон чувствовал, что черт его погоняет хворостиной, потому он и не может усидеть на месте: