Шэрон Болтон - Последняя жертва

Несмотря на протесты местного населения, Клайв Вентри все-таки получил разрешение на разведочное бурение вокруг поселка. Если под поселком находится большое нефтяное месторождение, как полагал Мэт, Клайв заработает на этом миллионы. В придачу к уже имеющимся.

А затем, словно следуя за ходом моих мыслей, свет фонаря упал на другое письмо, на этот раз от местного стряпчего. В нем адвокат подтверждал согласие встретиться с Клайвом на следующей неделе. Клайв намеревался пересмотреть завещание. Во втором абзаце адвокат объяснял, что при сложившихся обстоятельствах имущество Клайва перейдет к ныне живущим родственникам, долю каждого наследника определит суд. Его бывшей жене, пояснялось в письме, с учетом щедрых отступных, полученных ею при разводе, вряд ли хоть что-нибудь достанется.

Я обошла уже весь дом, нужно было поворачивать назад. Я выключила фонарь и, пока шла по темным комнатам, невольно размышляла над тем, кому Клайв собрался оставить свои миллионы. Может, и его дядя Альфред значится в списке наследников? Потом я вспомнила еще одного его дядю. Неужели перспектива получить наследство заставила преподобного Арчи вернуться домой?

Я вернулась в прихожую и выглянула в окно. Машина Мэта все еще стояла на улице. Я прошла мимо огромного дубового стола, мимо буфетов, заставленных оловянной посудой и фарфором, мимо угла, где недавно нервно жались друг к другу пять стариков. Двое из пяти, Виолетта и Эрнест, уже мертвы. Скольким еще придется умереть, прежде чем Альфред почувствует себя удовлетворенным?

В дальнем левом углу холла три маленькие ступеньки вели к сводчатому проходу. Там царила тьма и метались тени. Я хотела было включить фонарик, но поняла, что тогда стану легкой мишенью. Средняя ступенька скрипнула, но, похоже, кроме меня, этого никто не услышал.

Я находилась в коридоре в задней части дома, в месте, где раньше сновали слуги. Наверх вела деревянная винтовая лестница. Конца коридора я не видела, но вдоль стен висели пальто и шляпы, на полу стояли сапоги. Я подождала несколько секунд, чтобы убедиться, что никто не прячется среди пальто, шляп и сапог. Потом двинулась дальше.

Комната, открывшаяся моему взору, оказалась столовой. Опять массивная мебель мореного дуба, опять фарфор, стеклянная посуда и серебро. Неужели здесь живет один человек? Очевидно, этот человек, вышедший из низов, страдал манией величия, раз купил и содержал такой особняк только для себя, любимого.

Я решила, что в столовой все стоит на своих местах, и сделала шаг назад. Теперь я крайне осторожно — мне очень не нравился этот ворох пальто — прошла еще несколько шагов по коридору. Дверь справа вела в кухню. У одной из стен стояла громадная плита, напротив нее — раковина. Тут были еще большие кухонные шкафы, и я понимала, что стоило бы заглянуть и туда, но мое сердцебиение, и без того учащенное, просто зашкалило. В кухне я ощутила запах — слишком хорошо мне знакомый.

«Поосторожнее, Клара, ты подошла уже очень близко», — шептал знакомый рассудительный голос в моей голове.

Дверь слева от меня вела в еще одну кухню. Люди, знакомые с планировкой особняков, называют эту комнату буфетной, помещением для мытья посуды — для меня же она была второй кухней. Тут находились раковина, нечто, похожее на большую посудомоечную машину, полки, забитые стеклянной посудой и разными приборами. Еще один коридор, очередная комната.

Не успела я пройти по коридору и двух метров, как увидела блестящую темную лужу на полу и поняла, что обоняние меня не подвело. Тут явно пахло свежей кровью.

«Осторожно, Клара! Успокойся, — приказывал голос. — Еще несколько шагов».

Я не помнила, как сделала эти шаги. Я понятия не имела, сколько прошло времени, прежде чем я поняла, что сейчас увижу. А потом, стоя уже в третьей кухне особняка, я включила фонарь и посветила на то, что когда-то было человеком.

Не помню я, и как вновь очутилась на улице. Я стояла, опершись о машину Мэта, дождь — ледяной ливень как из ведра — лил мне на голову, но я была даже этому рада. Подняла голову и увидела, как с бескрайнего неба падают мне на лицо дождевые капли. Я подставила им лицо, желая, чтобы дождь омыл меня и изнутри, вымыл из памяти воспоминания, из ноздрей — оставшийся там запах. Но даже тогда я прекрасно понимала, что это невозможно.

На подкашивающихся ногах я прошла через сад и снова подошла к дому, но уже с тыльной стороны. Мне казалось, что я навидалась всякой жестокости, какую только может животное под названием «человек» причинить себе подобным. Но я ошибалась.