Александр Проханов - Виртуоз

— Тебе надо отдать должное, ты неплохо поработал с самозванцем. Ты превратил его в мартышку, ловко примеряющую на себя горностаевую мантию и шапку Мономаха. Народу это понравилось, не скрою. Народ привык верить сказкам. Ты посадишь на престол бутафорского царя и станешь им управлять? Вернее не ты, а твои американские заказчики? Царскую свиту станут представлять американские морские пехотинцы, переодетые в боярские шубы и соболиные шапки? Ты хочешь создать бутафорское русское царство, посадив царя-батюшку на нефтяной и газовый вентиль, как сажают тряпичную куклу на горячий чайник? Царь русский, а нефть американская, так, что ли? И ты думаешь, что после этого я тебя пощажу?..

Ромулу вдруг стало жаль Рема. Его большая властная голова, казалось, едва держалась на тонкой шее. Надменное выражение гордого, неколебимого лица сменилось жалкой растерянностью и умоляющей больной улыбкой. Ведь они были друзьями детства, и у них был общий большой петербургский двор, куда они выбегали из двух соседних подъездов, и первый, кто выбегал, звал на весь двор второго. И как чудесно они играли в рыцарей, в индейцев, в благородных разбойников. Как помогали друг другу делать уроки и решать контрольные задачи. Как восхитительны были их совместные поездки на охоту, и убитый селезень лежал на краю синей протоки, отливая изумрудом и золотом. И как чудесно они танцевали на школьных вечерах, ухаживая за одной и той же, теперь почти позабытой девушкой Леной.

— Ты собирался разбазарить ресурсы, который я копил, чтобы начать долгожданное, столь необходимое для России Развитие. Я хотел модернизировать армию, восстановить ВПК, создать новые технологии, которые обеспечат России суверенитет. Ты решил, что России не нужен суверенитет и собирался отдать ее под суверенитет Америки. Пусть американская армия защищает американскую Сибирь? Пусть американские звездолеты добывают лунный гелий для американских атомных станций на Урале? Таким образом, ты надеялся сберечь свои миллиарды в американских банках и миллиарды воровской шайки чиновников и олигархов, которые двадцать лет терзают Россию. Ты хотел свести на нет все мои титанические усилия по возрождению России. Тебя свергаю не я. Тебя свергает русский народ. Свергает русская история…

В нем копились сострадание к жалкому поверженному Рему, воспоминания детства мешали быть жестоким и непреклонным. Но бессердечная воля, присущая всем властителям, не позволяла проявлять милосердие. Власть, если стремишься ее удержать, требовала бесчеловечности, требовала устранения соперника, его уничтожения и казни.

— Сейчас, когда я говорю все это, по телевидению уже читают мое обращение к нации с перечислением твоих преступлений. Вслед за этим народу покажут твои счета в американских и швейцарских банках. Прокрутят пленку твоих переговоров с японским эмиссаром о передаче Японии Курил. И еще, ты будешь удивлен, мы обнародуем документ, который закрепляет за тобой участок кладбищенской земли на Масленичной горе в Иерусалиме. Там, в твоем родном Израиле, ты решил упокоить свой прах, когда кончатся земные дни в России. На своей исторической родине, среди еврейских царей и пророков, во искупление постылых русских дней. Не правда ли, немного странно для русского Президента? Как, думаешь, отнесется к этому русский народ? …

Голос Ромула приобрел металлическую жесткость, звонкость топора, отточенность бритвы.

— Мы были с тобой друзьями. Нас многое связывало. Ты оказывал мне неоценимые услуги. И поэтому я предоставляю тебе выбор. Либо тебя судит Верховный суд, как судили в свое время «врагов народа», тебя приговаривают к пожизненному заключению в страшной колонии «Белый лебедь», где ты превращаешься в животное. Либо ты достаешь пистолет и пускаешь себе пулю в висок, как сделал Пуго, когда провалился ГКЧП. Либо тебя стреляют при попытке к бегству, где-нибудь на газоне твоей резиденции. Либо сейчас войдет полковник Гренландов, положит тебе подушку на лицо и сядет на нее. В информационном выпуске будет сказано, что ты умер от разрыва сердца, не выдержав известия об аресте. Выбирай, что больше по нраву.

Ромул, говоря это, расхаживал по гостиной, думая, как вернет на стол бюст Петра Великого, а на стену — морскую батальную сцену. Повернулся к Рему, ожидая увидеть трясущееся лицо труса и пораженца, умоляющие, полные слез глаза, протянутые в мольбе руки. На него смотрели хохочущее лицо, торжествующие, с победным блеском глаза, растворенный в хохоте, презирающий рот: