Александр Проханов - Виртуоз

— Любовь моя, только о тебе и мечтал все время. Только и жил мыслью о тебе.

И как было славно услышать едва уловимый хруст тронувшихся колес, осторожное ускорение поезда, увидеть плавно отплывающие огни перрона, людей, торопливо шагающих вслед вагонам. Заструились оранжево озаренные проспекты, фантастические, в серебряной чешуе супермаркеты, какие-то фабрики с яркими окнами. Москва стала мелеть, темнеть, рассасываться, и вот уже побежали предместья, темные рощи с просвечивающими, еще не спящими дачами. Несколько раз прозвенели, зарябили окнами встречные электрички. Они уже плавно летели среди летнего ночного Подмосковья с неразличимыми дубравами, полными ночного тумана низинами. А здесь — чудесная мягкость постукивающего, нежно скрипучего купе, они держат друг друга за руки, и она говорит:

— Все время видела сны. О тебе, о нем… — Она прижала тонкие белые пальцы к животу, и он гладил ее руку, боясь прикоснуться к дышащему лону, где, подвластный ей, питаемый ее горячими источниками, сберегаемый ее животворными силами, созревал младенец.

— Какие сны, любимая?

— Сплю и чувствую, что он светится во мне, как звездочка. Все больше, ярче. От него начинают расходиться круги, сиреневые, голубые, золотые. Он трепещет во мне и звучит. Я слышу волшебную музыку, вижу, как мой живот становится круглым, золотым, словно солнце. Наш сын золотой, как солнце, Царь-Солнце. Мы родим царевича, и он когда-нибудь займет трон в нашей солнечной русской Империи.

— А ты уверена, что это сын?

— Я была у врача. Сейчас существуют удивительные приборы, позволяющие на первой неделе беременности распознавать у зародыша пол. Мне показывали снимок. Это мальчик. Не просто мальчик, а крохотный портретик, с микроскопическим личиком, в котором, мне кажется, я угадала твои и мои черты.

— Боже мой, как у поэта Павла Васильева:

Он вдруг вспомнил, как совсем недавно повторял эти строки в Тобольске, глядя в туманное старое зеркало. Рассматривал свои нахмуренные пушистые брови, припухлые губы. В нем волновались неясные переживания, сыновья нежность и печальное сострадание к умершим родителям, оставившим на его лице прикосновения своей любви. Теперь их безвременно канувшие жизни не растворятся в безвестности, а станут переливаться, отражаться в перламутровой капле еще не рожденного лица.

— Мне снился ужасный сон. Будто ты идешь по какой-то каменистой дороге, вокруг тебя голые черные горы, такие унылые, острые, как в сказках, где живут злые духи и находится Замок Зла. Ты идешь одинокий, усталый, и вдруг навстречу тебе летит ужасная птица, гриф или беркут. Огромные крылья с загнутыми маховыми перьями, желтый отточенный клюв, желтые чешуйчатые ноги с распущенными когтями. Летит прямо на тебя, сейчас вонзит в тебя когти. Я вижу желтизну его кривого клюва, злые оранжевые глаза. Бросаюсь вперед, кричу, отгоняю. Он рвет мои руки, но потом отворачивает и удаляется в горы. Вижу комья перьев на его ногах, желтую чешую, ленивые взмахи крыльев.

— Сон твой вещий. На нашу колонну напал самолет, собирался нас разбомбить. Но ты его отогнала.

— И еще один сон, той же ночью. Будто ты идешь по расплавленному свинцовому озеру, которое сверкает и плещет, выбрасывает тяжелые брызги, вздувает тусклые пузыри. Ты идешь босиком по кипящему свинцу, а в руках у тебя глиняный цветочный горшок, и из него вырастает чудесный цветок, алые лепестки, золотая сердцевина, узорные листья. Мне страшно, что ты уронишь цветок, не вынесешь ожогов свинца. Я кидаюсь тебе навстречу, кругом кипит металлическое озеро, но я успеваю принять от тебя цветок, и такое во мне счастье, такое облегчение.

— И этот твой сон вещий. Я нес цветок по площади в Цхинвали среди свинцового кипятка.

— Другие сны, которые я не запомнила. Повсюду ты, среди опасностей, сердце мое разрывается от тоски, и я стремлюсь к тебе на помощь.

— Должно быть, так же волновалась и тосковала царица, кода царь уехал на фронт, в Ставку.

— Ты мой Царь-Победитель. Вернулся с победой. В награду за твое мужество нам дарована чудесная поездка. И, быть может, в каком-нибудь изумительном петербургском соборе мы обвенчаемся.

Она погасила светильники, они остались среди черных зеркал, мягкого колыханья купе. Он отодвинул с ее висков густые теплые волосы. Целовал ее закрытые глаза, слышал, как вздрагивают веки, трепещут ресницы.

От ее обнаженного тела исходили округлые волны тепла и прохлады. Он видел ее не глазами, а губами, касаясь плеча, груди, ложбинки пупка, чувствуя щекочущую нежность лобка. Внезапно в окно влетел грохочущий огненный шар, пламенно ворвался в купе и начал метаться, раскалывая зеркала на тысячи ослепительных осколков. Испуганно он видел ее сверкающее, как серебряная статуя, тело, открытые, исступленные глаза, блеск зубов, летучее пламя рассыпанных волос. Встречный поезд промчался, затихая вдали, а в купе все еще летали по углам, меркли в зеркалах, осыпались невесомые завитки света.