Александр Проханов - Виртуоз

Алексей с первых минут спектакля был раздражен нарочитой вольностью и мнимым свободомыслием постановки, бесстыдством сцен, отвратительным умерщвлением птицы. Слишком жесткой, негибкой и искусственной выглядела категория «Справедливость», включенная в драматургию пьесы. Аллегория казалась надуманной. Образ молнии был механически привнесен в ткань действа. Но постепенно, созерцая голубую конвульсивную вену, брызгающие снопы огня, повалившиеся наземь обнаженные тела грешников, ему стало чудиться, что спектакль утратил свою морализирующую суть. Превращается в космогонию, подобную той, что изобразил Микеланджело, — Сотворение Мира, Ад и Рай, День и Ночь, календарное кружение Вселенной, божественный симфонизм мироздания, в котором действует изначальный непреложный закон. Этот закон пронизывает раскаленной молнией каждое сердце, каждую пядь пространства, каждую молекулу живой и неживой природы. Сверкающая координата является мерилом добра и зла, удаление, отпадение от нее знаменует меру греха, определяет воздаяние и кару.

Он чувствовал, как взбухает сердце, словно сквозь него продет оголенный провод. Его глаза выдавливались из орбит. Из ноздрей текла кровь. Мозг плескался, ударяясь о черепную коробку, и в нем вот-вот должна была лопнуть набухшая красная жила. Голые грешники были опрокинуты и разбросаны молнией. В пятне света лежала мертвая птица.

Балерина бесстыдно раздвинула ноги, ее раскрашенные груди лопнули, и из них по всему телу разбегались тараканы, муравьи, ядовитые сороконожки — кусали, царапали, и ее красивое лицо было изуродовано непрерывной гримасой крика. Ее вечная соперница что есть силы сжимала колени, но из них выскальзывала блестящая чешуйчатая змея с золотой головой, обвивала несчастную грешницу, впивалась ей в шею, впрыскивая мучительный яд. Элегантный модник, любимец сентиментальных женщин, ведущий ток-шоу лежал на животе. На его спине взбух огромный черно-синий паук с глянцевитым туловищем, мохнатыми, жадно скребущими лапами. Стальной клюв паука вонзился в позвоночник несчастного, пробил кость и сладостно сосал живой мозг. Светловолосый и миловидный, как Лель, тенор превратился в похотливого кобелька. Его тревожили блохи, он заваливался на бок, грыз кишащую насекомыми шерсть. При этом норовил вскочить на любовницу миллиардера, но художник, который принял облик миллиардера, — узкие глазки, мохнатое рыльце, прижатые рваные уши, — отгонял его от своей подруги хрустящими ударами дубины. Второй певец, привыкший к рукоплесканиям зала, стоял в поклоне, а с него сползала скользкая плоть, капала на пол студенистая жижа, и от него оставался кровавый скелет, как арматура отвратительной куклы.

Алексей чувствовал смрад разлагающейся плоти, и запах озона, синтезированного электрической молнией, и рассеянный в воздухе новогодний вкус мандаринов. Он понимал, что находится под воздействием препаратов, его опьянил разбрызганный в воздухе наркотик. Возникавшие видения — это галлюцинации, рожденные измученным мозгом. Посмотрел на Марину — она по-детски, блаженно улыбалась, словно любовалась новогодней елкой. Видела совсем не то, что видел он.

Электрический разряд стал гаснуть, импульсы синего огня замирали, актеры в сумерках покидали сцену. Алексей подумал, что это конец спектакля и сейчас наступит облегчение.

Но полумрак сцены стал вновь разгораться. Слегка размытая, словно спроецированная на матовый экран, возникла Ганина Яма. Склоны травянистой рытвины. Стебли лилий, чересчур длинные и худосочные из-за растущих вокруг тенистых сосен. Розовые, белые, голубоватые цветы, окружающие черный провал. Из провала, как из землянки, где топится печь, валил дым. Мутные клубы выкатывались на поверхность, лилии увядали, стебли хрупко ломались. Среди дыма двигались тени, колебались пятнистые мундиры, поблескивало оружие, слышался хруст гусениц. На поверхность из преисподней выползала война, полыхали зарницы орудий, рассекали воздух трассы реактивных снарядов, горели дома, на город из синевы пикировали самолеты, и взрывы поднимали на воздух каменные строения, разбрасывали растерзанные тела. Алексей испытывал ужас. Его усилия оказались напрасными, его поступок, повторивший подвиг Александра Матросова, был тщетным. Ему не удалось закупорить грудью адское жерло. Пули, выпущенные в царя, продолжали лететь, уносили жизни, мчались вперед, оставляя в русской истории кровавый бесконечный след.