Александр Проханов - Виртуоз

Алексей почувствовал страшные удары в грудь, невыносимую боль. Закричал, теряя сознания, скатываясь вниз по малахитовым ступенькам.

К нему бежал священник, обступали женщины, загорелся яркий электрический свет.

— Сестры, умоляю вас, отойдите. Дайте ему больше воздуха, — говорил священник, расстегивая рубаху на груди Алексея.

— Это царь, — с восторгом и ужасом шептала паломница в белом платке, осеняя себя крестным знамением.

— Я говорила вам, это Царь Мученик к нам пожаловал. Боже, чудо какое! — вторила ей служительница.

Священник расстегнул Алексею рубаху, и у него на груди около сердца открылись два взбухших красных рубца, какие случаются у солдата, если в его бронежилет ударят пули.

Алексей очнулся.

— Что было со мной? — спрашивал он, поводя глазами, видя над собой склонившиеся лица и электрическое солнце золотого паникадила.

— Все хорошо, все слава Богу, — отвечал священник, поднося ему чашу с прохладной водой.

Алексей шел по улицам Екатеринбурга наугад, в толпе, в самом центре горячего летнего города. Проходил мимо строгого, со стеклянными иллюминаторами, конструктивистского здания, похожего на огромный корабль. Задерживался перед лепным фасадом, высоким золоченым шпилем и башенными часами, украшавшими Дворец культуры сталинских лет. Поднимал голову вслед возносимым этажам нового, еще недостроенного, высотного дома с громадной полотняной рекламой «мерседеса». Его грудь болела. Под рубашкой наливались метины от таинственных ударов. Он знал, что это были удары пуль, выпущенных в царя сто лет назад в подвале Ипатьевского дома и долетевших через столетье до его сердца. Он не мог объяснить происшедшее с ним на малахитовых ступеньках Голгофы, реальность видений, его посетивших. Он помнил ужасного чернобородого человека, стрелявшего ему в грудь, лепестки пламени из револьвера и пустоту среди этих лепестков, откуда вылетали пули.

Помнил, как после ударов пуль испытал невесомость, под нялся к потолку и оттуда, прижимаясь к потолку спиной, смотрел, как в подвал заскакивают разъяренные люди. Наугад, навскидку они стреляли в жену, в дочерей, в сына. Те падали на пол, бились, пытались ползти, а к ним подскакивали, стреляли в грудь, в голо ву, в девичьи прически дочерей, в белое, с кричащим ртом лицо жены, в хрупкое тело царевича. Подвал наполнился дымом. Люди ходили среди едкой мглы и втыкали штыки в недвижные тела.

Воткнули штык и в него, лежащего на спине, туда, где уже темнели сырые пятна ран.

Он видел себя, лежащего на полу, и при этом находился у потолка, парил в невесомости. Рядом с ним, у потолка, парили его дети и его жена. Все вместе с высоты они смотрели, как человек с бородой наклоняется над недвижными телами, щупает у них пульс на запястье и на шее, а у него, у царя, оттягивает веко пальцем, заглядывая в глубину открытого, с огромным белком, голубого глаза. Все это Алексей пережил в храме так, как если бы это случилось с ним в действительности.

Он чувствовал произошедшую с ним перемену. Она заключалась в том, что мир, его окружавший, словно обрел новое содержание, как бы расступился и увеличился, стал очень важным для него, утратив свою мимолетность и случайность. Каждая мелочь, каждый встречный, каждый звук были наполнены значимостью, важностью и глубиной, являли непреходящую ценность. Он был ответственен за этот мир, пугался за него, искал для него безопасности, совершенства и целостности. Обнимал своей любовью, прилагал к нему свою волю, чувствовал с ним нераздельность.

Мимо пробегали, взявшись за руки, юноша и девушка, оба солнечные, смеющиеся, с маленькими рюкзачками за спиной. У него — пушистые первые усики, у нее — голый живот с блестящим камушком в пупке. Как важны они были для Алексея, как драгоценны. Увидев их однажды, он уже их не забудет, станет опекать и лелеять, держать в поле своей любви и заботы.

Усталый рыхлый старик, опираясь о палку, ждал на краю тротуара, когда загорится зеленый свет, чтобы перейти улицу. Торопливо, нелепо заковылял, отставая от остальной, перебегавшей улицу толпы, беспомощно волоча ноги. Алексей всем своим состраданием, всей любящей волей удерживал в глазнице светофора зеленый свет, позволяя старику достигнуть противоположной стороны. Напутствовал его своей сберегающей мыслью.

Великолепный тяжеловесный джип мягко затормозил, отражая в черном стекле перламутровую клумбу. Открылась дверь, и вальяжно, победно, высокомерно вышел господин в легком костюме и шелковом галстуке, стал кого-то выглядывать в клубящемся Многолюдье. И его опекал Алексей, его респектабельность и гордыню, его преуспевание и ощущение своего превосходства, его деятельность, благодаря которой растут небоскребы банков и офисов, Горит при солнечном свете рубиновая реклама «НИСАН».