Александр Проханов - Виртуоз

За окном, в сумерках, по густой маслянистой воде, проплывал военный катер с отточенным носом, упрямой рубкой, контуром пулемета. Его боевая оснастка не пугала, а доставляла наслаждение. Мачта, борта, пулемет были украшены гирляндами, усыпаны бриллиантами, и он казался драгоценной брошью, опрокинувшей в темную реку лучистое отражение. Волны принесли к поплавку этот блеск, и Алексею казалось, что поплавок снялся с якоря и плывет вслед за бриллиантовым кораблем.

— Может быть, прав режиссер Олеарий? — говорил Алексей, провожая взглядом бриллиантовую волну. — Перевоплощение возможно? Переселение души и преображение тела? Ведь об этом сказано в Писании, об этом говорили поэты и философы древности. На это сегодня направлены лучшие умы человечества. Вы произносите огненные слова, в которых присутствует лучистая, на меня обращенная сила. Я чувствую, как начинаю меняться под воздействием этих лучей. Меняется состав моей крови, меняется строй моих мыслей, ход моей судьбы. Значит, преображение души и тела возможно?

— «Знал он муки голода и жажды, сон тревожный, бесконечный путь»… — ее голос был певуч, и он не испугался, а изумленно восхитился тому, что к нему секундой раньше залетел тот же стих, и она словно прочитала скользнувшую в его памяти строчку.

— «Но Святой Георгий тронул дважды пулею не тронутую грудь», — вторил он ей, чувствуя волшебное совпадение их переживаний, искавших и нашедших среди бесчисленных стихов один и тот же, им обоим ниспосланный стих.

— «Я угрюмый и упрямый зодчий храма, возводимого во мгле»… — ее голос был льющийся, струнный, и этот струящийся звук вливался в него, и вместе со стихом вливалась она сама, наполняла его своим дыханьем, своей сладкой силой, прелестной, пьянящей женственностью. Ему казалось, она перетекает в него, растворяется в нем, превращается в него.

— «Я возревновал о славе Отчей, как на небесах, и на земле». — Он нараспев продолжал вслед за ней слова русского акафиста. Перевоплощался в нее, насыщал ее своим обожанием, своим жадным влечением. Они были нерасторжимы, слились, преодолев изначальное разделение. Стих, который они читали, был волшебным псалмом, сопровождал их венчание, их соитие, их нерасчленимую близость.

— «Сердце будет пламенем палимо»… — ее голос звучал торжественно, пророчески, словно от нее исходила огненная и страстная весть. Она славили новое царство, новую Империю, императора-чудотворца. Он был ее кумиром, ее императором, которого она возводила на трон.

— «Вплоть до дня, когда взойдут, ясны, стены Нового Иерусалима на полях моей родной страны». — Как возвышенны были слова стиха. Какой святостью исполнено новое царство. Как чудодейственно преображалась неживая материя, обретая свойства жизни вечной. Какое искупление находила горькая история Родины, обретающей черты земного рая. Как он любит ее, сидящую перед ним, боготворит ее.

Теперь они читали вместе, на два голоса, как поют на клиросе, держа перед глазами священный текст. Их двухголосие отражалось от сводов и столпов волшебного храма, расписанного дивными фресками. Они стояли под венцами в луче света, и своды над ними теряли вещественность, раскрывалась бесконечная высота с мириадами звезд.

Преображение случилось. За окном вода переливалась певучими радугами. В небесах загорались разноцветные светила и луны. Над городом реяли крылатые духи, несли волшебные граненые фонари. Их грани отражались в реке. С волны на волну перебегали невесомые крылатые дива. С набережной в небо взлетали пышные букеты, алые и золотые соцветья. Огненные ленты струились ввысь, рассыпаясь серебристой дрожащей пылью. Мост превратился в прозрачную дугу, переливался, как стеклянный бокал, розовым и фиолетовым.

Алексей чувствовал бесконечную любовь и благодарность к Творцу, соединившему его с драгоценной женщиной, окружившему их несказанной красотой. И внезапная острая боль, режущая тоска, предсмертные слезы. Чувство тщеты и беспомощности. Близкая тьма, в которой неизбежны траты, жестокие мученья, гибель любимых и близких.

Он видел ее лицо, исполненное муки. Оно темнело, на нем гасли сияющие глаза, исчезали пленительные губы. Вместо лица открывался провал, куда он падал с беззвучным воплем, не понимая, чем провинился перед Творцом, какую заповедь нарушил, каким неосторожным словом и помыслом навлек на себя ею гнев.