Уоррен Мерфи - Доктор Куэйк

– Это философия, а не наука, – сказал доктор. Затем он стал звать своих дочерей, называя их бедными невинными крошками.

Чиун взглянул на Римо.

– Если это и есть ваша наука, – он показал на лазеры, – а вот это, – он обвел рукой беснующуюся землю, – то, что она приносит людям, тогда вся ваша наука обман. Жизнь есть колебание, движение есть колебание, само существование тоже колебание. Вся вселенная есть колебание. Ваша наука изобрела машину, которая, кажется, забыла про колебания. Мне придется заставить ее вспомнить о них.

– Чиун?! – воскликнул Римо. Он хотел остановить учителя, но не знал, как это сделать.

– Вы считаете, что наука – это одно, а человеческий дух – совсем другое?

– Чиун, но ведь это бездушная машина. Папочка, будь на ее месте хоть тысяча человек, я бы ни секунду в тебе не сомневался.

– Это одно и то же, – сказал Чиун и бегло оглядел длинные опоры и гигантский металлический хобот, направленный в чрево земли. – Я напомню этой наглой машине о ее колебаниях.

– Мы все обречены! – закричал доктор Куэйк, смеясь в безысходном отчаянии, теряя рассудок в предчувствии неминуемого конца.

– Глупец, – сказал Чиун в сторону стоявшего на коленях человека. Его черная фигурка исчезла наверху, среди опор. Теперь Римо видел лишь темный силуэт на фоне диска луны: Чиун уже был на самой вершине остроконечного шпиля.

Взметнулись рукава кимоно, и вдруг вся земля, казалось, взорвалась. Приглушенная тишина мгновенно обратилась в оглушительный крик, будто кто-то громадный ударил в тысячу медных гонгов прямо над самым ухом Римо. Абсолютный покой сменился толчком колоссальной силы. Какой-то великан внезапно рванул землю из-под ног Римо, он кувырком полетел через голову, нелепо болтая в воздухе ногами. Затем ужасные толчки так потрясли совершенно не подготовленное к такому резкому переходу тело Римо, что оно чуть не рассыпалось на части. Он лежал на содрогавшейся земле. Рот его был полон крови. Глаза никак не могли сфокусироваться на одной точке.

С трудом повернувшись, Римо увидел над собой луну, похожую на едва заметную желтую лампу. Он жалобно застонал и еле перевел дыхание. Что-то заслонило лик луны. Над ним стоял Чиун.

– Она сломалась, – говорил он. – Хе, хе, хе. В Америке ничего не работает, как надо, кроме меня.

– О-о… – простонал Римо. – Что это было?

– Просто я заставил это маленькое устройство вспомнить про свои колебания.

– Не упусти доктора Куэйка, – с трудом проговорил Римо. Он чувствовал, как холодная влага заливает ему спину.

– Упустить? Ему досталось больше, чем тебе. Он мертв, его тело не выдержало легкого толчка.

– Легкого толчка? Я едва не погиб!

– В прошлом году ты съел гамбургер с кетчупом и сказал, что это нисколько тебе не повредит. Два года назад ты съел бифштекс. На Рождество ты пил это ваше пенящееся вино с сахаром. А теперь жалуешься на легкое сотрясение!

– Интересно, гожусь ли я теперь на что-нибудь? – пробормотал Римо.

– Конечно, нет, если и дальше будешь глотать все что попало.

– А смогу ли я ходить? Или я уже отгулял свое?

– Ты спрашиваешь, сможешь ли вернуться к своим прежним жалким трюкам, к обжорству и неуважению старших?

– Похоже, ты решил воспользоваться моей беспомощностью, не так ли? Почему ты не хочешь мне помочь?

– Когда я говорю тебе, что надо питаться только здоровой пищей, я помогаю тебе. Но ты не хочешь, чтобы я тебе помогал. Когда я учу тебя надлежащему нравственному поведению, ты тут же забываешь мои наставления и не желаешь, чтобы тебе помогали. А теперь ты просишь о помощи. Откуда мне знать, примешь ли ты ее?

– Приму, приму, сукин ты сын!

– Неуважению ты уже научился.

– Ну, пожалуйста!

– Ладно. Полный вдох, – скомандовал Чиун, будто они с Римо вернулись в далекие времена первых тренировок, когда Римо впервые услышал от старика-азиата, что вся сила человека заключена прежде всего в его дыхании.

Вдох был мучительно трудным, затем последовал еще один болевой импульс, после чего Римо тут же вскочил на ноги. Вода стекала потоками по его лодыжкам. Тело доктора Куэйка оказалось сложенным вдвое, подбородок покоился на животе, позвоночник был сломан. Возвышавшийся за ним алюминиевый шпиль тоже треснул, и вода, уже не представляющая опасности, свободно лилась по земле.

Луна играла своим золотым отражением в многочисленных лужах, образовавшихся на земле. Птицы больше не заходились в истошных криках. Ночной воздух Калифорнии был снова свежим, живительным и прекрасным.