Уоррен Мерфи - Конец игры

Но иранский холод не волновал Римо, а адово пекло не волновало людей, за которыми Римо следил, потому что все они были твердо уверены, что отправятся прямо в рай, когда придет их время. Их спины были покрыты толстыми шерстяными одеялами, а руки протянуты к теплым желтым мерцающим языкам пламени, а голоса их что-то негромко распевали на фарси.

Часовые, расставленные в нескольких футах друг от друга, вглядывались в черную тьму и говорили себе, что тоже обретут рай, хотя и не столь гарантированно, как те люди, что сидят вокруг огня.

Римо видел, что часовые напрягают мышцы, чтобы уменьшить ощущение холода, – они и понятия не имели, что если и есть худший способ согреть себя, так именно этот.

Холод был реален – всего три градуса выше нуля, а ветер стремился выдуть из-под одежды последние остатки тепла человеческих тел, но Римо был вне этого холода, вне этого ветра.

Он дышал медленнее, чем любой из людей у огня, он вбирал в себя меньше холода и выпускал меньше тепла с выдыхаемым воздухом – тонкая былинка человеческого спокойствия, страдающая от холода не больше, чем высокая трава вокруг, доходящая ему до бедер. Он стоял так спокойно и неподвижно, что обломок скалы привлек бы больше внимания в непроглядном мраке этой ночи.

Люди, сидящие вокруг костра, пытались приглушить собственные ощущения и тем самым победить чувство холода. Римо выпустил свои ощущения на свободу. Он чувствовал, с каким трудом растет трава, цепляющаяся корнями за каменистую, пыльную почву, из которой все питательные вещества вымывались в течение многих тысяч лет. Он чувствовал, как дрожит часовой, прислонившись к стволу сухого дерева, он чувствовал, как его дрожь уходит в землю через подошвы тяжелых сапог, а по земле доходит до него, Римо. Он чувствовал запах мяса и лимонов, исходящий изо рта людей, пообедавших тем и другим несколько часов назад. А из маленького костра до него доносились звуки лопающихся и обращающихся в пламя и дым мельчайших клеточек дерева.

Пение прекратилось.

– Теперь будем говорить по-английски, о возлюбленные, – донесся голос предводителя. – Мы отдаем свои жизни, жертвуем ими во имя борьбы против Верховного Сатаны, и потому мы должны говорить языком Верховного Сатаны. В Соединенных Штатах нас ждут тысяча кинжалов и тысяча сердец, готовых войти во врата рая.

– Тысяча кинжалов и тысяча сердец, – эхом отозвались голоса.

– Мы все жаждем завершить наш жизненный путь на земле и обрести жизнь вечную. Мы не боимся ни пуль, ни самолетов, ни каких-либо иных изобретений Верховного Сатаны. Наши братья ушли раньше нас и взяли с собой много жизней неверных. Теперь и мы тоже пустим кровь Верховному Сатане. Но нам дарована более высокая честь, ибо мы пустим самую важную, самую ценную кровь. Мы целимся в голову змея. В президента. Мы понимаем, что никто и ничто не может избегнуть гнева Аллаха.

– Аллах Акбар! – пропели молодые люди, сгрудившиеся вокруг костра.

– Мы организуем группы из студентов, а потом, подобно волне праведного гнева, мы понесем с собой бомбы, которые поразят Верховного Сатану прямо в голову. Мы понесем бомбы в толпе. Мы устроим взрывы на улицах. Мы превратим всю страну Верховного Сатаны в обитель его собственной смерти.

– Аллах Акбар! – снова пропели молодые люди. – Господь велик!

И тогда во мраке иранской ночи, среди завываний неистового ветра, раздался голос, ответивший им по-английски.

– Господь велик, но вы, тряпичные головы, вы – ничтожны.

Молодые люди в плотных шерстяных одеялах огляделись по сторонам. Кто сказал это?

– Настало время игры в высшей лиге, вы – пожиратели ягнят, – вновь раздался голос во мраке ночи. – Хватит разогреваться песнями и убеждать себя, что можете врезаться на грузовиках, начиненных взрывчаткой, в дома, где спокойно спят мирные люди. Настало время настоящих мужчин, работающих в ночи. В одиночку.

– Кто это сказал?

Голос оставил этот вопрос без внимания. Вместо ответа он произнес:

– Сегодня ночью вам не будет позволено лгать самим себе. Сегодня ночью прекращаются ваши песнопения. Драка Микки Мауса с Али-бабой окончена. Сегодня вы играете в высшей лиге и играете один на один. Вы и я. Забавно, правда?

– Стреляйте! – заорал предводитель.

Часовые, онемевшие от холода, ничего не видели. Но им приказали стрелять. Тишину ночи прорезал треск очередей из стволов «Калашниковых» – невежественные крестьянские парни исполняли немудреную работу: жали пальцами на спусковые крючки.