Уоррен Мерфи - Вторжение по сценарию

Он похлопал миссис Смит по костлявому колену, от каковой фамильярности эту матрону едва не передернуло, хотя из вежливости она и не показала виду, и отправился восвояси, мысленно благодаря судьбу за то, что ему не пришлось родиться таким же, как Харолд У. Смит.

Раздавшийся у него за спиной легкий шлепок заставил доктора вздрогнуть – миссис Смит снова застала Харолда за сосанием пальца.

Уже через несколько дней глаза Харолда Смита поблекли и стали серыми, но кожа все еще оставалась синеватой. Наконец, когда мальчику шел уже второй год, в результате ежедневных упражнений, на которых настаивала его родительница, кожа Харолда приобрела более естественный оттенок. То есть, по сравнению с тем, что было. Миссис Смит была так довольна его мертвенно-бледным цветом лица, что не пускала сына на улицу, дабы ее старания не пропали даром.

Харолд Смит, вопреки семейной традиции, так никогда и не занялся издательским делом. Началась Вторая Мировая война, и его призвали в армию.

Начальство сразу отметило способность Смита к отстраненному, беспристрастному анализу, и вскоре он попал в Управление Стратегической Разведки, работавшее на европейском театре военных действий. Когда война закончилась, Смит перешел в только что созданное Центральное Разведывательное Управление, где и проработал все шестидесятые, занимая неприметную должность в канцелярии, пока тогдашний молодой президент не основал КЮРЕ, всего за несколько месяцев до того, как погиб от руки наемного убийцы.

Созданная первоначально для эффективной, не ограничивающейся рамками конституции борьбы с преступностью, за двадцать с лишним лет своего существования КЮРЕ превратилась в секретную службу, защищающую Америку от любой, внутренней или внешней угрозы. Имея в своем распоряжении неограниченные финансовые и технические возможности, Смит занимал пост первого, и пока единственного руководителя организации. Вот уже много лет он управлял своим детищем из невзрачного офиса в санатории «Фолкрофт», который являлся одновременно прикрытием и мозговым центром всей КЮРЕ.

В его кабинете стояли все те же стол и кожаное кресло, что и двадцать лет назад. Один президент сменял на своем посту другого, суперкомпьютеры, надежно спрятанные в подвале здания, несколько раз заменяли на более мощные, однако Смит, казалось, так и сидел все это время у себя в комнате, словно набальзамированная и привинченная к креслу мумия.

Если бы в руководителе КЮРЕ можно было заподозрить хоть какой-то интерес к веяниям моды, то сторонний наблюдатель вполне мог подумать, что Смит специально подобрал себе серый костюм-тройку под цвет волос и глаз. На самом же деле, он был по своей природе бесцветной и прозаической личностью, и носил серое, потому что считал, что этот цвет подходит к его характеру, каким бы тот ни был.

Тем не менее, кое-что в его облике все же поменялось. С годами юношеская бледность исчезла, и, поскольку болезнь сердца постепенно обострялась, теперь кожа Смита выглядела, как будто ее слегка натерли графитным порошком.

Любой другой человек с лицом серого цвета выглядел бы по-дурацки, однако Смиту, как ни странно, это скоре даже шло. Никто и не подозревал, что эта особенность явилась следствием врожденной болезни сердца, точно так же, как невозможно было даже предположить, что Смит – второй после президента Соединенных Штатов человек, если судить по сосредоточенной в его руках власти.

Однако, несмотря на все это, сегодня для Смита был страшный день. Дело было вовсе не в огромной ответственности, лежавшей на его костлявых, похожих на вешалку для пальто плечах. С этой точки зрения Смит был фактически бесстрашен. Доктор боялся неизбежного визита Мастера Синанджу, с которым они вели переговоры по поводу заключения очередного контракта. Этот ежегодный ритуал отнимал у Смита больше жизненных сил, чем если бы доктор вдруг решил принять участие в соревнованиях по тяжелой атлетике.

Поэтому, когда Смит услышал за дверями своего кабинета шум поднимающегося лифта, он окинул комнату беспокойным взглядом, словно ища, куда бы спрятаться. Через мгновение дверь открылась, и доктор вцепился руками в край стола так, что пальцы его побелели.

– Мое почтение, император Смит, – важно поприветствовал его Чиун. Лицо старого корейца было испещрено причудливой сетью морщин, складывавшихся в строгий, аскетический узор.

Смит неуклюже поднялся из-за стола.

– Мастер Чиун, Римо, – проговорил он своим обычным тоном, наводившем на мысль о лимонной кислоте, – доброе утро.