Станислав Гагарин - Альфа Кассиопеи

— Что ты, Юра, ведь мы свободны, и счастья чужого не заедаем.

— Свободны… Да разве это свобода? Пойми — я не могу так, украдкой. Когда в наши спины упираются сальные взгляды, мне кажется, будто за пахузу сунули десяток лягушек.

— Разве тебе плохо со мной?

— Нина, не надо, давай поговорим, еще раз…

Поговорили…

«Новоиспечённый Гамлет, — подумал Виноградов. — Так сказать, быть или не быть…»

И почему она не хотела? Она сказала почему. Это не означает разлуку, они будут вместе, и одновременно врозь.

«Отсталый я тип, — думал Виноградов. — Накручиваю километры, с экзотикой на «ты», ни одной модерновой книжки не пропускаю, где рецепты современной жизни изложены, а вот как жить по ним — не научился».

Вслух сказал:

— Нет ли у тебя зеленого горошка?

Она недоуменно поглядела на него.

— В отпуске с химиком познакомился, — сказал Юрий. — Говорил мне он, что в горошке глютаминовая кислота содержится и припятствует она развитию кретинизма… Вроде самое время сейчас съесть мне пару банок.

— Мрачно остришь. Не надо так.

Да, просмотрел я… Почему мне, как другим, нельзя? Свободная любовь. Вот сейчас, здесь, предлагается мне, и я не могу… Ну и пусть! А что пусть? Разве тебе наплевать, что любимая женщина не хочет назвать тебя мужем? А может, ты собственник просто…

Он чувствовал, что мысли разбегаются. «Как оленье стадо в грибную пору», — подумал Виноградов.

Ему захотелось вдруг встать, грохнуть кулаком по столу, закричать, чтоб вздрогнула она, и знал — никогда не крикнет. Он может сейчас уйти, но снова вернется, а потому не стоит и уходить.

— Кофе или чаю? — спросила она.

Нина знала — сегодня решающий разговор. И не хотела больше говорить.

— Я не могу так. Понимаешь, не могу! — выкрикнул он.

Она молча смотрела на него и улыбалась. Он хотел сказать ей, что ему не до улыбок, что далеко не бревно, но и не кобель, между прочим, и хочет, чтобы была она женой ему, черт возьми, к которой не надо ходить украдкой!

И она улыбалась.

— Ты слышишь меня? — позвал Виноградов.

Нина молчала.

«Никогда он не был таким. Это радовало и пугало ее. Ну кто ей подскажет ответ? Сердце? У нее нет его. Ее сердце давно его сердце. Разум? А что он понимает в любви?

Я знаю, чего он хочет. От меня, по крайней мере. Осознанной необходимости. Семья… Я тоже хочу ее. А восемь лет? Восемь лет, на которые я имела несчастье родиться раньше его… Восемь лет… Много и мало.

Юрий не понимает этого, и именно потому, что моложе меня. Я хочу быть с ним вместе, но у меня не хватает сил назвать его мужем. Как это объяснишь ему… Мужчине этого не понять».

Юрий подошел к полке, вытащил книгу. Раскрыл. Может быть, здесь ответ? Давно существует литература, но никогда и никто не следовал ее наставлениям в жизни. Поистине, количество эмоциональных нюансов бесчисленно, и мир чувств человеческих бесконечен. Но он, как и мир материальный, в бесконечности и познаваем. В бесконечности… А я — человек с очень уж небольшим кусочком времени в кармане, и ответ мне нужен сегодня, сейчас…

Он провел ладонью по книжным корешкам.

— Ты уйдешь…

— Это продолжение разговора? — Юрий злился, и Нине не хотелось видеть его таким.

Он смотрел на Нину. Время — гадина! Ну разве виноваты они, что кто-то обошел друг друга на дорожке?

— Я раньше тебя постарею…

— Дура!

— Это ты говоришь сейчас, а через десять лет?

— Прости. Я теряю голову.

— Она понадобится, чтоб вовремя одуматься.

И снова. Все то же снова.

Такое было не по нем. В голодные годы он не мог украсть кусок хлеба. Кусок хлеба. Ласку воровать не мог тоже…

И сегодня все шло комом. В дверь постучали. Ввалились, похожие на дедов Морозов, ребята. В гости, мол. А что делать? Тем более, со своим коньяком.

Но все ничего… Только дернуло Семена Дегтярева притащить с собой трехлетнюю Маринку. Мать была в ночной смене, отцу надоело нянчиться одному, и он потянулся в гости.

На коленях у Виноградова девочка разговорилась. Она смешно спрашивала его:

— Дядя, вы спирт или молочко разбавленное пьете?

А больше ничего не было. И он не видел, как Нина смотрела на него и Маринку глазами больной важенки и, отвернувшись к плите, украдкой смахивала слезинки. И снова плакала, когда все разошлись.

Юрий неумело утешал, потом понял, что лучше сегодня ни о чем не говорить.

У порога она спросила:

— Скажи, почему люди плачут? Верно, от слабости, или, может, те, кто плачет, человечнее других…