Роберт Уилсон - Смерть в Лиссабоне

— Он что-то просил передать?

— Силва говорит, что от Лоуренсу Гонсалвеша по-прежнему ни слуху ни духу. Кто это такой и что это значит?

— Не знаю. Но похоже, имя это меня начинает преследовать.

Пятница, 12 июня 199…

Пансион «Нуну», Руа-да-Глория.

Лиссабон.

До чего же докатились современные девушки! До чего докатилась эта девушка! И как только может происходить подобное, господи ты боже! Последние слова Мигел произнес вслух, но не настолько громко, чтобы тот, кто находился в соседней комнате и за кем он следил через двойное зеркало, мог его услышать и различить в его голосе похоть.

История этого порока была долгой и непростой. Но теперь с блядством покончено. И остается только удивляться, как быстро оно наскучило ему. Общение с проститутками — это как препарирование трупов. Это не для него.

Он устал от калейдоскопа имен, от всех этих Терез, Фатим, Марий. Он думал, что излечился, но потом понял, что тяга к чему-то неизведанному, недоступному все еще живет в нем.

Он сказал Жорже, чтобы тот не присылал ему больше девушек. Но у Жорже в запасе оказалось нечто особенное. Мигелу было интересно, но сделать это можно было, только придя к нему в пансион.

И он пришел в пансион в пятницу в обеденное время. Когда это было? Кажется, несколько лет назад… Жорже пригласил его в тот номер, рассказал о двойном зеркале и оставил одного. Горло сжала привычная спазма, и он ущипнул себя за шею.

Поднял зеркало — и вот оно, пожалуйста: известный лиссабонский архитектор, которого он знал, с девкой, совсем молоденькой. Архитектор прижимал ее к умывальнику.

Наблюдая, он вдруг испугался: почудилось, что смотрит на них не через зеркало, а в окно. Но тут же увидел, что накрашенные глаза девки устремлены не на него, а куда-то в пространство. Конечно. Все правильно. Можно представить, какой поднялся бы визг, если бы они увидели заглядывающую к ним лысую голову! Но они, как ни в чем не бывало, продолжали заниматься своим делом. А он, корчась на кровати, не отрывал от них взгляда, пока архитектор не кончил.

Он смотрел как зачарованный, пока они не упали на постель и архитектор не скинул с себя девушку. Он вздрогнул, лишь когда тот, подойдя к зеркалу, стал изучать в нем свое отражение, а потом принялся намыливать и тереть свой натруженный член. Он тер и тер его, усердно, сжав зубы и оскалившись. А Мигел оказался как бы участником действия. Он следил, как тот одевается, как одергивает на себе рубашку, торопясь принять свой обычный вид, как бросает деньги девушке, — много, слишком много денег он ей бросил, а та даже не шелохнулась. Архитектор вышел, закрыл за собой дверь. Он спускался, грохоча по деревянным ступеням лестницы, а сердце у Мигела все еще сильно билось. Он сжал руками затылок, потеребил шею, плечи.

Девушка все лежала неподвижно, уткнувшись лицом в подушки. Потом протянула назад руку. Мелькнуло трогательное детское колечко на среднем пальце. Девушка сунула руку в промежность и, словно занозу, вытащила оттуда презерватив.

С тихим стоном толстяк уперся головой в колени. Мигел увлекся. Он чувствовал, что именно здесь кроется источник наслаждения: ему понравилось подглядывать. Узнавать о людях то, что никому, кроме него, не известно.

А потом он увидел здесь эту девушку.

Жорже оказался прав. Она была не похожа на других. Она была «особенной». Она сидела голая и смотрела в зеркало. Ему нравилось ее лицо, нравилось, как она смотрит в зеркало; большие голубые глаза, взгляд, такой удивительно невинный и открытый, устремленный в пространство. Она словно что-то искала в том, что делала. Пробовала вновь и вновь.

И он решился. Он должен с ней заговорить. Он узнал, в какой школе она учится. Он выследил ее. Сегодня это произойдет.

Сидя на краешке кровати, он обеими руками потер себе живот. В прорезь рубашки, там, где расстегнулась пуговица, лезли черные волосы. Он распахнул рубашку, встал перед зеркалом. Втянул живот. Живот толще, чем зад откормленного поросенка. Он застегнул рубашку, поднял воротничок, завязал галстук — произведение подружки Софии. Накинул пиджак и из поросячьей задницы вновь превратился в солидного банкира.

Последний раз окинул взглядом комнату. Обвалившийся карниз, разводы на потолке, кривой пол, дыры в старом линолеуме прикрыты обтрепанными, вытертыми ковриками, шкаф с вечно раскрывающейся дверцей.

Он сунул руки в карманы, нащупал толстую пачку кредиток, вышел в полумрак плохо освещенной лестничной площадки, подошел к конторке Жорже. Того на месте не было. Он спустился по лестнице и вышел на улицу. Только тут он смог перевести дух. Это последний раз. Больше этого уж точно не будет.