Джек Кертис - Заколдуй меня

Дом их стоял в рощице, над морем. Порой по ночам от ударов волн балки на крыше вздрагивали так, будто прямо за окнами спальни бушевало море. После еды они займутся любовью — она сделает все, как он ее учил, а после он будет бодрствовать, лежа рядом с уснувшей Карлой, рассматривая ее лицо и мучаясь мыслью — как уберечь от беды такое хрупкое и совершенное создание.

Карла встала у него за спиной, наполняя бокал. Свободной рукой она гладила его волосы. Она произносила его имя, словно молитву, освящающую пищу.

Зено закрыл глаза и от избытка чувств заплакал. От счастья, что обладает всем этим, от страха, что из-за превратностей судьбы может этого лишиться. Карла оттянула его голову назад, взяла за подбородок, и его слезы капали ей в ладони.

Она стояла совсем близко, и он прижался к ней спиной. Его всхлипывания сотрясали ее тело, и она знала, что в этом плаче — ничем не замутненная радость и боязнь утраты.

Паскью собрался уходить. Он не знал, то ли задуть свечи, то ли нет, как будто в этой ситуации можно было решить, что лучше. В конце концов он оставил свечи зажженными.

Остановившись у двери, он после некоторых раздумий вернулся и включил магнитофон.

Голос на пленке спросил:

«Договорились, Сэм?» — И больше ничего.

Паскью подождал еще несколько минут, но больше ничего не услышал.

Лонгрок в свое время был поселком рыболовов — он состоял из пристани, нескольких домов на берегу и пары узеньких улиц, которые, петляя, уходили вверх, к полям. В книгах попадаются такие картинки, выдержанные в темно-коричневых тонах: лодки, приставшие к берегу после рыбной ловли; бородатые мужчины в ситцевых рубашках латают сети; женщины в длинных фартуках и чепцах из хлопковой ткани стоят перед сдвинутыми в ряд козлами, держа в одной руке рыбу, в другой — разделочный нож.

Теперь уже никто не помнит тех дней. Поселок разросся, но жизнь в нем не стала богаче. Рыбу здесь больше не ловят... Понемногу занимаются фермерством. Большинство местных жителей работают в близлежащих городах — тех, что покрупнее, пошумнее и побогаче. Молодые люди покидают поселок в поисках интересной жизни и никогда не возвращаются. К вечеру улицы пустеют.

В городке есть магазины, бары и кинотеатр, а на холме стоит психиатрическая больница, основанная на средства города.

Было время, когда сюда приезжали отдохнуть на несколько дней целыми семьями и останавливались в «Паллингзе» или другом отеле с видом на море. Но все это в прошлом. На побережье, в пяти милях отсюда, чуть дальше маяка, в глубину суши, на деньги вкладчиков отстроили целый комплекс из отелей, прогулочной станции, торгового центра, парка с водными аттракционами, расположенного у обширной возвышенности, с теннисными кортами й площадками для гольфа на девять лунок. Отели предлагали к вашим услугам казино, бассейн, соответствующий по размерам олимпийским стандартам, три банка, салоны красоты, конференц-залы. Словом, все, что только можно пожелать. Или почти все. Множество такси, несколько ночных заведений, поставляющих проституток. Проститутки приезжали из более крупных городов, расположенных поблизости. Оплата была почасовая и включала в себя транспортные расходы и затраченное на проезд время.

Валлас Эллвуд всегда платил им с готовностью, сколько бы с него ни брали. Но и требовал за эти деньги сполна — аппетит на девочек у него был гораздо больший, чем на еду. Его ресторанные и гостиничные счета оказывались всегда очень скромными, и никто не мог упрекнуть его в чрезмерных расходах.

Останавливался он обычно в «Виндбраше» — самом маленьком отеле. Там его хорошо знали как бизнесмена, вложившего капиталы в какое-то местное предприятие и время от времени приезжающего проверить состояние дел. В определенном смысле это действительно было так. Швейцар, дежурный и ночной портье смотрели сквозь пальцы на девушек, направляющихся к нему в номер, потому что на прощание он всегда оставлял солидные чаевые. Между собой они поговаривали, что он немного... ну... скуповат, но, черт возьми, кому какое дело? Это качество ведь не облагается налогом...

Эллвуд вышел из-под душа и протер рукой запотевшее зеркало. Потом встал на весы, заранее зная результат. С тех пор как ему перевалило за двадцать, вес его увеличивался или уменьшался не больше, чем на фунт. Он был тощий, как жердь. Кожа да кости — не за что ухватиться. Тело его, гладкое, без единого волоска, было малопривлекательно, особенно мокрое, и сам он напоминал существо, потерявшее панцирь. Кожа какого-то неопределенного серого цвета, высыхая, становилась шероховатой и еще более темной. Длинные мокрые волосы цвета вороненой стали прилипли к голове, но Эллвуду нравилась такая прическа; он всегда смазывал волосы гелем. Лицо у него было длинное, так же, как и тело, с тонким носом и маленьким ртом.