Эдди Шах - Оборотни

— Извини. Я просто хотела побыть с тобой. Ведь Рождество.

— Могла бы и подождать.

— Хотелось быть с тобой.

— Ты просто хотела трахнуться. Только об этом и думаешь. Попался я. Тебе нужен мужик для ежедневной и регулярной случки…

— Нет, это неправда. Это не…

— Именно так. В этом все твои проблемы.

Он встал и оттолкнул ее, она упала. С трудом натянув шорты, он ушел, оставив ее лежащей на полу. Потом, немного успокоившись, она встала, подошла к окну и выглянула на побережье Калифорнии.

Ей было ненавистно ее одиночество, и она знала, что он был прав. Но дело было не просто в сексе; как большинство женщин, она смогла бы обходиться без него. Причиной всего было одиночество. Эта неприкаянность, пустота, которая возникает, когда приходишь домой, а там даже не с кем посплетничать о событиях дня.

Она хотела бы ходить на работу. Но ради чего? Был бы хоть какой-то смысл в том, что она делает… Она еще не продвинулась с той задачей, которую ей задали в Лэнгли, а теперь Такер извещает, что ей поручается нянчить какого-то ученого. Она задавалась вопросом: знают ли они сами, чего хотят?

Страх перед этим ужасным меморандумом на ее столе, перед необходимостью отвечать на него усилил ее депрессивное состояние. Неправильно было после всех этих лет уходить с работы. Проклятая жизнь!

Рождество оказалось совсем ни к черту.

В Вашингтоне ЗДА положил телефонную трубку. Удивительно, что предложенный им план действий исполнительный директор с такой готовностью одобрил. ЗДР, разумеется, будет возражать, поэтому и следовало выйти прямо на его начальника.

Исполнительный директор сказал ему, что свяжется непосредственно с Лондоном.

ЗДА надеялся, что к вечеру Рождества будет получен ответ. Хотелось бы сейчас посмотреть на выражение лица ЗДР. Он усмехнулся, представив себе неудовольствие и даже гневную реакцию своего соперника.

И тут его позвала жена. Начали подъезжать первые из их многочисленных гостей.

Он прошел в столовую, чтобы заняться рождественской индейкой, разрезать ее так же безукоризненно, как, он надеялся, его новости вчистую подрежут ЗДР.

Дрезден

Германия

Вилли Кушмана похоронили в том же городе, где он родился, на следующий день после Рождества. Было холодное утро с пронизывающим ветром. В 6 часов все еще была темнота. Грозовые тучи сулили дождь, который ожидался уже давно.

Кладбище располагалось на южной окраине этого старого города; переполненное место, за которым десятилетия не ухаживали. Многие надгробия были сломаны и в беспорядке валялись на территории акра в три. Для Восточной Германии, которая полвека занималась более важными проблемами, все это было в порядке вещей.

Дрезден, подобно Восточному Берлину, Лейпцигу и всей советской зоне в целом, был городом, где время как бы замерло. Его архитектура (вернее, то, что осталось после одной из самых разрушительных бомбардировок прошлой войны) представляла собой смесь неряшливости 1950 годов с фрагментами замечательного германского барокко. Прекрасный и жалкий город, смертельно усталый после полувековой русской оккупации и коммунистического правления.

Где-то подспудно, невысказано теплилась память о прошлом. Не столько о той Германии, которая когда-то существовала, сколько о той, какой она могла бы снова стать. Такова была затаенная надежда жителей города. Они знали о своем прежнем, они мечтали его возродить. Пример Западной Германии был для них очевиден, хотя, в отличие от Запада, в отрыве от инструментов демократического общества многие из этих людей тайно держались за традиционный национализм.

Для них война продолжалась до тех пор, пока не рухнула Берлинская стена, пока русские войска не покинули их землю. Теперь возникла острая необходимость восстановить то, что было утрачено, потребность снова гордо утверждать свои национальные символы.

На почве такой упрямой убежденности стали возникать отдельные националистические группы, эмбрионы политических партий, которые хотели отхватить для себя толику власти и полагали, что заслуживают большего влияния на будущее объединенной Германии. Многие из них не верили в западную систему демократии. Они скрывали свои намерения и списки своих членов. В отличие от своих сограждан на Западе, которых они считали размягченными излишествами современного общества, восточные немцы правой ориентации вновь обретенную свободу рассматривали в качестве первого шага к самоутверждению себя как наиболее могущественной нации мира.