Эдди Шах - Оборотни

Когда последний взобрался в кузов, Митцер закрыл задний борт.

— Держитесь крепче! — прокричал он. — Будет тряска.

Он побежал вперед и открыл кабину, где уже сидели, тесно прижавшись друг к другу, молодой ученый, посланный заводить мотор, Альберт Гуденах и Хайнрих Триммлер-Шпидаль.

— Давай-ка в кузов, — приказал Митцер водителю. — Я поведу. Я знаю дорогу.

Юноша пытался протестовать, но Митцер силой вытащил его из кабины. Тот поскользнулся и упал, а когда начал подниматься, раздался пронзительный свистящий звук, за которым последовал громкий взрыв в какой-нибудь сотне метров от них.

— Быстрее, не то из-за тебя нас всех убьют! — завопил Митцер, протягивая руку упавшему. — Живее! Живее!

Юноша зашлепал по грязи к заднему борту грузовика, а Митцер влез в кабину и захлопнул дверцу. Мотор взвыл, когда он нажал на акселератор, но машина не двинулась с места.

— Проклятье! — закричал Митцер.

— Что случилось? — спросил перепуганный Альберт Гуденах.

— Мы слишком много весим. И слишком много этой чертовой грязи.

Митцер снял ногу с акселератора, распахнул дверцу и бросился к кузову грузовика.

— Все выходите! — прокричал он, откидывая задний борт. — Вес слишком велик: завязнем, придется толкать.

Никто не шевельнулся, здесь были люди, привыкшие думать, а не повиноваться немедленно.

— Живее вылезайте! Хотите все здесь подохнуть? — Он вскарабкался в кузов и начал их выталкивать; некоторые падали в липкую грязь. Он выпрыгнул, стал помогать упавшим. — Толкайте же, проклятые! Поторапливайтесь, нам нужно выбраться из этой грязи, и тогда мы окажемся на дороге. Поторапливайтесь, если хотите жить!

Он снова занял место в кабине, включил первую передачу и стал осторожно трогать.

— Нам тоже помогать? — спросил Триммлер-Шпидаль.

— Сидите, — ответил Митцер.

— Но…

— Делайте, как вам говорят, — приказал он, а затем выглянул из кабины и прокричал группе: — Толкайте же, будьте вы прокляты, толкайте, сколько хватит сил!

Опять послышался в отдалении свистящий звук, вначале тихий, затем все более грозный, завершившийся разрывом в песчаных дюнах, у экспериментальных пусковых установок ракет. Наконец грузовик, подталкиваемый сзади, вырвался из скользкого грязного месива и рванулся вперед. Толкавшие попадали, потеряв точку опоры.

Еще один снаряд разорвался поблизости.

— Стоп! — прокричал Триммлер-Шпидаль. — Подождите других.

Митцер держал ногу на акселераторе, боясь потерять скорость и снова увязнуть в мягком скользком грунте.

Проехав метров тридцать, он вырулил на дорогу и остановился, чтобы подождать остальных.

В этот момент Альберт Гуденах различил силуэт русского солдата, поднявшегося на дюну. Он не успел крикнуть — солдат открыл огонь по группе.

Митцер слышал, как взывали к нему ученые, просили его подождать, выбираясь из грязи. Еще он услышал, как пуля рикошетом отлетела от перекрытий кузова. Нажав на педаль, он устремился прочь. Крики оставшихся позади стали затихать, поглощенные выстрелами.

Трое в машине не оглядывались на Пеенемюнде, былую свою святыню. Трудно было говорить, невозможно признаться в очевидности проявленного малодушия.

Через пять минут Митнер остановил машину, чтобы проверить бензин в канистрах, привязанных за кабиной. Их было четыре, в общей сложности сто двадцать литров. Можно было добраться до Берлина. Он мельком взглянул на место разрывов, сознавая, что улизнуть от русских еще можно, пока грузовик на ходу. Может, и другие как-нибудь укроются от пуль этого дикого русского солдата? Помчались дальше, к Вольгасту и к дороге на Берлин, не глядя друг на друга, в полном молчании.

— Нам следовало бы ехать на запад, а не на юг, — сказал наконец Альберт Гуденах после почти получасовой езды.

— Почему? — спросил Митцер.

— Потому что Берлин будет сдан русским. Не сегодня, так завтра. Пеенемюнде находится прямо на север от Берлина. Все их усилия будут направлены туда. А нам нужно к американцам или англичанам.

— Хорошо. Мы поедем по местной дороге, ведущей в Гамбург. Согласен, Хайнрих?

Тот кивнул. Он страстно хотел вернуться к своей молодой жене Труди, с которой прожил всего четыре месяца. Она ожидала его в Дюссельдорфе. Он спрячется у нее, чтобы избежать вопросов о членстве в нацистской партии, об отношении к рабочим, которыми он распоряжался в Нордхаузене и Пеенемюнде, обо всем, что сам он считал нормой, а другие могли бы счесть преступлением.