Джим Томпсон - Убийца внутри меня

Глупый урод всегда это делал. Не только заметки про меня — всё. Выреза́л комиксы и прогнозы погоды, дерьмовые стишки и медицинские советы. Что ни возьми. Без ножниц газету прочесть не мог.

— Я тебе вот что скажу, — сказал я. — Я тебе ее подпишу, а ты сохранишь. Может, когда-нибудь ценной станет.

— Ну-у… — Он скосил на меня глаза и быстро отвел взгляд. — Не хотелось бы тебя напрягать, Лу.

— Вообще не вопрос, — сказал я. — Давай-ка сюда. — Я накарябал на полях свое имя и вернул газету ему. — Только сильно ею не размахивай. А то если другие ребята пронюхают, ценность упадет.

Взор его остекленел, и Хэнк свернул газету так, будто она могла его укусить.

— Э-э… — И умолк; забыл, что хотел сказать и шумно сглотнул. — Ты правда считаешь…

— Ты вот чего сделай, — прошептал я, опершись локтями на его стол. — Сгоняй на нефтеперегонку, пусть отпарят тебе железную бочку. А потом — у тебя знакомые со сваркой есть?

— Ага. — Он уже тоже шептал. — Одолжу у кого-нибудь, наверно.

— Так вот, разрежь ее надвое — два раза по кругу, скорее чтоб у тебя вроде крышки получилось. Потом клади внутрь эту вырезку с автографом — она только одна такая, Хэнк! — и обратно завари. Пройдет лет шестьдесят-семьдесят — отнесешь в музей, тебе за нее целое состояние заплатят.

— Елки! — выдохнул он. — А у тебя такая бочка есть, Лу? Давай я и тебе прихвачу.

— Да нет, — сказал я, — не стоит. Я, вероятно, все равно столько не проживу.

В коридоре перед кабинетом Хауарда Хендрикса я помедлил, а он поднял голову от стола и махнул мне:

— Здравствуй, Лу. Заходи, посиди минутку.

Я вошел, кивнул секретарше и подвинул стул ближе.

— Только что с женой Боба разговаривал, — сказал я. — Ему что-то неможется.

— Слыхал. — Он чиркнул спичкой и поднес ее к моей сигаре. — Да и не важно. С этим делом Конуэя уже ничего не попишешь. Можно только сидеть и не рыпаться и быть под рукой, если Конуэю вдруг взбредет в голову права качать. Наверняка он очень скоро смирится.

— Очень жалко, что девушка умерла, — сказал я.

— Ох, Лу, я даже не знаю, — пожал плечами он. — Маловероятно, чтобы она рассказала нам то, чего мы бы и так не знали. Если честно — и между нами, — мне даже полегчало. Конуэй бы не успокоился, пока она не очутилась бы на стуле, вся кругом виновная. Мне бы очень не хотелось иметь отношение.

— Ну да, — сказал я. — Это было бы некрасиво.

— Хотя мне бы, конечно, пришлось, Лу, если б она выжила. То есть я бы засудил ее по самую рукоятку.

Он из кожи вон лез, чтоб казаться дружелюбным после нашей стычки. Сейчас я был его старый кореш и он поверял мне свои сокровенные чувства.

— Я вот думаю, Хауард…

— Что, Лу?

— Да нет, лучше не буду, — сказал я. — Может, вы относитесь к этому не так, как я.

— А я думаю, что так. Я всегда считал, что у нас много общего. Так что ты хотел сказать?

Взгляд его на секунду вильнул в сторону, а рот повело. Я понял, что секретарша ему подмигнула.

— Ну, в общем, такое дело, — сказал я. — У меня всегда было такое чувство, что все мы тут — одна большая и счастливая семья. Все мы, кто на округ работает…

— Ага. Большая и счастливая, значит? — Он опять смотрел в сторону. — Продолжай, Лу.

— В глубине души мы вроде как братья…

— Та-ак.

— Мы все в одной лодке, и наваливаться на весла нам нужно всем разом.

Ни с того ни с сего шея у него вдруг как-то раздулась, и он выхватил из кармана платок. Затем развернулся на стуле спиной ко мне и закашлялся, отплевываясь и задыхаясь. Я услышал, как его секретарша вскочила и выбежала за дверь. Ее каблучки процокали по коридору к женскому сортиру — все быстрее и быстрее, пока она уже чуть ли не побежала.

Хоть бы напрудила в панталончики.

И еще я надеялся, что осколок шрапнели, засевший у Хендрикса под ребрами, пробьет ему легкое. Осколок этот стоил налогоплательщикам чертову кучу денег. Хендрикса и выбрали-то на эту должность потому, что он столько трепался про шрапнель. Не потому, что в о́круге собирался навести порядок или следить за тем, чтобы со всеми обращались по справедливости. А из-за шрапнели.

Наконец Хендрикс выпрямился и развернулся, и я ему сказал, что простуду надо лечить хорошенько.

— Я вам скажу, что́ сам всегда делаю, — сказал я. — Варю лук, а в воду потом давлю большой лимон. Ну, может, средний, а потом еще маленький, если…

— Лу! — резко сказал он.

— А? — ответил я.

— Я ценю твои сантименты — твой интерес, — но вынужден просить тебя перейти к делу. Что ты вообще хотел мне сказать?