Джим Томпсон - Убийца внутри меня

— Ага. Так вот тебя что беспокоит? Не он, а ты сам. Как это отразится на тебе.

— Пошла вон! Женщина, у которой чуткости не больше, чем…

— Я белая шваль, так это называется, да? Отребье. Нет во мне породы. Пусть, но когда я вижу такую лицемерную сволочь, как ты, я этому только рада!

— Пошла вон или я тебя убью!

— Ах-ах. А какой выйдет позор — вы подумайте, доктор… Я тебе вот что скажу…

— Пош…

— Кому знать, как не тебе? Это был пустяк. И только. А вот теперь уже не пустяк. Ты повел себя хуже некуда. Ты…

— Я… прошу тебя, Элен.

— Никого и никогда ты не убьешь. Не сможешь. Ты слишком чопорен, самодоволен и самоуверен. Тебе нравится мучить людей, но…

— Нет!

— Хорошо. Я не права. Ты замечательный добрый доктор Форд, а я белая шваль и потому не права… Я надеюсь.

Вот и все.

Я обо всем этом забыл — а теперь забыл еще раз. Есть такое, что нужно забывать, если хочешь жить дальше. А жить мне почему-то хотелось; больше прежнего хотелось жить. Если милостивый Господь с нами ошибся, то лишь в том, что мы, люди, хотим жить, как раз когда у нас для этого нет ни малейших оправданий.

Конкордацию я водрузил обратно на полку. Снимок отнес в лабораторию и сжег, а пепел смыл в раковину. Но горел он долго — так мне, по крайней мере, казалось. И еще одного я не мог не заметить:

Как она похожа на Джойс. Какое сильное в ней сходство даже с Эми Стэнтон.

Зазвонил телефон. Я вытер руки о штанины и снял трубку, глядя на себя в зеркало на двери в лабораторию — на парня в черной бабочке и бежевой рубашке, брюки заправлены в сапоги.

— Лу Форд слушает, — сказал я.

— Это Хауард, Лу. Хауард Хендрикс. Послушай. Я хочу, чтобы ты сейчас приехал… да, прямо в суд.

— Ну, я не знаю, — ответил я. — Я вроде как…

— Она подождет, Лу. Это важно! — (Видать, и впрямь важно, раз он так лепечет.) — Помнишь, о чем мы днем говорили? Про… сам знаешь… про то, что, может, убийца — кто-то третий. Ну и в общем, ты… мы были правы. Наша догадка верна!

— Ого! — сказал я. — Но ведь не может… то есть…

— Мы его загребли, Лу! Этот мерзавец у нас! Мы эту сволочь намертво сцапали и…

— Вы имеете в виду, он признался? Черт, Хауард, всегда найдется псих, который признается в…

— Да ни в чем он не признаётся! Он даже разговаривать не хочет! Потому-то нам и нужен ты. Мы не можем его… э-э… обработать, сам понимаешь, а ты его разговоришь. Только ты сумеешь его уломать. Кстати, по-моему, ты его знаешь.

— К-ко… вот как?

— Парнишка Грека, Джонни Паппас. Ты его знаешь — он и раньше в переделки попадал. В общем, давай сюда, Лу. Я уже позвонил Честеру Конуэю, он утром вылетает из Форт-Уорта. Заслугу я целиком приписал тебе — сказал, как мы вместе версию прорабатывали и с самого начала были убеждены, что Элмер невиновен, и… он от радости чуть не пляшет, Лу. Господи, если б нам только удалось его расколоть, только бы он сам признался…

— Еду, — сказал я. — Скоро буду, Хауард.

Я на секунду прижал рычаг, пытаясь понять, что произошло, — что наверно произошло. А потом позвонил Эми.

Ее домашние еще не спали, поэтому особо говорить она не могла; оно и к лучшему. Я ей дал понять, что мне очень хочется ее увидеть — мне правда хотелось, — и я надеюсь, что вернусь очень скоро.

Я повесил трубку, вытащил бумажник и разложил все купюры на столе.

Своих двадцаток у меня не было — только те двадцать пять, которые дал Элмер. И когда я заметил, что пяти не хватает, внутри у меня все обмякло до самых ногтей. Потом я вспомнил, что четыре истратил в Форт-Уорте на билет, а тут, в городе, где это важно, спустил только одну. Всего одну… и отдал я ее Джонни Паппасу. Стало быть…

Стало быть, я вывел машину и поехал в суд.

Конторский дежурный Хэнк Баттерби посмотрел на меня обиженно, а другой помощник шерифа, что там околачивался, Джефф Пламмер, подмигнул и поздоровался. Тут же влетел Хауард, схватил меня за локоть и втащил к себе в кабинет.

— Ну и поворот, а, Лу? — (Чуть слюной не исходил от возбуждения.) — Так, давай-ка я тебе расскажу, что нужно делать. Тебе с ним вот как надо. Погладь его по шерстке, понимаешь, пускай прекратит щетиниться, — а потом прижми как следует. Скажи, если не будет упрямиться, отделается непредумышленным убийством — мы этого, конечно, не сможем, но то, что ему скажешь ты, не обязательно для меня. А иначе, скажи ему, прямая дорога на стул. Ему восемнадцать, даже больше, так что…

Я уставился на него. И мой взгляд он понял неправильно.