— Сам бы попарился разок в костюмчике в автомобильной пробке в середине июля, попотел, знал бы, каково это — «держать марку ЦКБ». Козел! — по своему обыкновению вслух высказался Миша и потянулся к ручке, опускающей боковое стекло.
Мерзко скрипнув, стекло опустилось. Миша машинально выглянул в открывшееся окно, мазнул взглядом по холеному боку «БМВ», волею слепого случая оказавшемуся возле чумаковских «Жигулей», поднял глаза, без всякого интереса заглянул в кабину иномарки, и тут у Миши отвисла челюсть. В буквальном смысле отвисла, как у покойника. А сигарета выпала из открывшегося рта.
— Не может быть... — прошептал Миша, шаря рукой по своим коленям в поисках потерянной сигареты. — Японский бог! Вот так встреча...
За рулем «БМВ» сидел Дмитрий Юльевич Антонов, собственной персоной. Или человек, поразительно похожий на красавца-мужчину, с которым Миша Чумаков встречался всего раз в жизни. Но этот один-единственный раз отпечатался шрамом в памяти.
Миша на ощупь (никак не мог оторвать взгляда от господина Антонова или его двойника) отыскал тлеющую сигарету в брючных складках, жадно затянулся, выплюнул окурок на улицу, набрал в легкие побольше воздуха и едва собрался на выдохе окликнуть человека за рулем «БМВ», как громко и надрывно завизжали клаксоны сзади. Миша оглянулся. Сигналил здоровенный детина за рулем черной «Волги», стоявшей вплотную за Мишиными «Жигулями». Почему сигналил? Миша мотнул головой, посмотрел вперед. Оказалось, в то время как Чумаков ел глазами господина в «БМВ», автомобильную плотину прорвало. «Запорожец», радостно пыхтя выхлопными газами, успел отъехать корпуса на три и продолжал набирать скорость, а Мишин «жигуль» оставался стоять костью в глотке у вереницы машин, выстроившихся за ним в длиннющую очередь.
Пока Миша крутил головой, тронулся и ряд слева. Черный «БМВ», прошуршав шинами по асфальту, показал Мише свой задний бампер. Чумаков опомнился, вцепился в руль, пришпорил свою старуху-"шестерку" и устремился вслед за иномаркой.
Никаких колебаний! Про клиента ЦКБ, живущего где-то рядом, Миша забыл мгновенно; ибо в голову полезли воспоминания полугодичной давности, вытесняя все бренное, сиюминутное. Январь. Хмурое небо. Хоровод снежинок. Соленая снежная каша под ногами...
* * *
Обычно с работы Миша возвращался, пользуясь муниципальным транспортом. Летом еще, случалось, гонял личный автомобиль, дабы домчаться до своей берлоги с ветерком, а зимой — ни-ни. В разгар зимы сильнее обычного хотелось спать после суток дежурства, и Чумаков с удовольствием дремал, сидя в вагоне метро. Если, конечно, удавалось сесть. Сладкая дрема на дерматине метрополитеновского диванчика — изысканное удовольствие перед несколькими часами глубокого домашнего сна.
В то январское утро Чумаков, позевывая, вышел из каменного жерла станции метро «Третьяковская» и, привычно закуривая, не спеша побрел к своему дому.
Когда она его окликнула, Чумаков не обернулся. Услышал за спиной звонкое «Миша» и продолжил шагать по изувеченным солью снежным клочкам на асфальте. Мало ли Миш темным зимним утром бредут по продрогшим московским улицам. Кто на работу, кто в школу, кто в поисках опохмелки.
Тогда она его догнала и положила на плечо руку в синей вязаной варежке. Подруга укатившей в норвежское королевство жены, одноклассница бывшей супруги. Давным-давно, вспомнить страшно, Ира была свидетельницей на чумаковской свадьбе. Сто лет не виделись. Ну, не сто, а лет шесть-семь точно не встречались, хоть и жили в двух кварталах друг от друга.
— А ты совсем не изменился.
— Ты тоже прекрасно выглядишь.
— Ой, да ладно тебе! Лучше скажи, как поживает моя бывшая соседка по парте.
— Наверное, лучше всех. Подробностей не знаю, пять лет ее не видел.
— Развелись?!
— Ага.
— Ты меня разыгрываешь! Что, неужели правда развелись? Слушай! Я сейчас спешу, вечерком забегай ко мне на чашку кофе. Помнишь, где я живу? Забегай, поболтаем.
— Кофе я не люблю, а вот если твоя мама пельмени сварганит, то...
— Мама умерла. Год назад.
— Извини.
— Ничего, ты ж не знал... А пельмени я тебе сама сварганю. Придешь?
— Во сколько?
— Часам к семи.
— О'кей.
И она побежала к метро. Высокая, чуть располневшая, немного поблекшая с годами, скромненько одетая, без следов косметики на курносом личике, но еще очень даже пригодная и для постельных забав, и вообще, ничего деваха, что-то в ней есть.
«Как же я раньше не замечал в Ирке это „что-то“? — недоумевал Чумаков, глядя ей вслед. — Раньше я Ирку совсем не воспринимал как женщину. Подружка и подружка. Повзрослевшая девочка, серая мышка с фотографий в школьном альбоме жены. Умненькая, но наивная. Ладненькая, но не королева и даже не принцесса. Большой ребенок, так казалось раньше. И относился я к ней соответственно. Где же были мои глаза?..»
Читать дальше