Майкл Дибдин - Медуза

Почуяв брешь, Дзен немедленно в нее протиснулся.

– С нами они тоже вели себя очень надменно. Мы запросили акт вскрытия – рутинная процедура, акт нужен для правильного составления отчета, – но получили категорический отказ. Они даже не потрудились для приличия придумать объяснение! По непонятной причине они считают, что это дело принадлежит им. Мне бы чертовски хотелось доказать, что они ошибаются, поэтому, если вы можете мне чем-нибудь помочь, я был бы вам чрезвычайно признателен. Например, какова причина смерти?

– Определенно сказать нельзя. На теле были множественные рваные раны и ссадины, что не удивительно, учитывая обстоятельства, но степень его разложения не позволила в ходе предварительного осмотра сделать безоговорочные выводы. Мы как раз собирались пригласить судмедэкспертов для дальнейших исследований, однако тут-то и случился Aktion [14].

– А что насчет опознания?

– Опять же неопределенно. Лицо сильно повреждено, но идентификация по зубам могла бы дать результат – если бы нам позволили ее провести.

– А одежда?

Вернер Хаберль кивнул.

– Это, пожалуй, самое интересное. Заметьте, это не была военная форма. Факт немаловажный. Поскольку сухой холодный воздух в тех туннелях препятствует гниению, первой мыслью, естественно, было, что это один из наших павших героев. Или, точнее, – ваших.

– Значит, труп пролежал там довольно долго?

– Исходя из состояния мышц и внутренних органов, патологоанатом приблизительно оценил время, прошедшее с момента смерти, в двадцать лет, но допускает, что оно может быть и гораздо больше. Однако этот человек не жертва войны. Его одежда была сделана из синтетического волокна, имела более современный покрой, определенно не относящийся к периоду Первой мировой, и состояла только из брюк, рубашки, белья и носков. Ни обуви, ни куртки. Более того, все ярлыки с одежды были срезаны, и ни в карманах, ни рядом с трупом не найдено никаких личных вещей.

– Иными словами…

– Иными словами, мы, очевидно, имеем дело со следующим сценарием: молодой человек – патологоанатом определил его возраст в момент смерти примерно между двадцатью и двадцатью пятью годами – вошел в туннель один, в легкой летней одежде без каких-либо товарных ярлыков, без обуви и разбился насмерть вследствие падения.

– Вы не заметили никакой отметины на его правой руке?

– На теле было множество поверхностных повреждений. Труп, как я уже сказал, находился в очень плохом состоянии.

– Нет, я имею в виду искусственные отметины. Например, татуировку.

Хаберль задумался.

– Теперь, когда вы спросили, я припоминаю, что было нечто в этом роде. Мы не обратили внимания на такую незначительную деталь при предварительном осмотре, но ее, конечно, можно будет увидеть на видеозаписи вскрытия.

– А где эта видеозапись?

Вместо ответа Вернер Хаберль обреченно вздохнул и закатил глаза.

– Очень интересно, – сказал Дзен, кладя на стол свою визитную карточку. – Здесь номер моего телефона – на случай, если вы припомните что-нибудь еще или если события получат дальнейшее развитие.

Вернер Хаберль взглянул на карточку, но не прикоснулся к ней.

– Мне кажется, если события получат дальнейшее развитие, то произойдет это в Риме, где, насколько я могу судить по вашей визитке, доктор, вы и базируетесь.

Почтительное обращение он выдавил из себя, как колбасный фарш из мясорубки.

– Вероятно, вы правы, – ответил Дзен, вставая. – Aber man kann nie wissen [15].

Человеку знать не дано. Спасительная народная мудрость. Сам Дзен, например, даже отдаленно не представлял себе сейчас, где находится. Станции мелькали за окном так стремительно и освещены были так скудно, что прочесть названия не представлялось возможным. Но то, что высокогорные ущелья Адидже остались позади, было ясно. Ясной стала и луна. Погода улучшалась, пейзаж сделался менее диким и более культивированным – с экономической точки зрения уже не добывающим, а производящим. Открылись дали, дороги стали прямыми и изобильно освещенными, с оживленным движением. Жизнь возвращалась. Дзен ощущал ее своевольное присутствие, исполненное обещаний и вызовов, в мягком воздухе, струившемся через окно.

Поезд немного сбавил скорость, прогрохотал по стрелкам и въехал под бетонную эстакаду, по которой бежало многополосное шоссе. Дзен вышел из купе в коридор. Да, это были огни Вероны, города, который подсознательно вызывал у него неприязнь и в котором он никогда не бывал. Белый город, вотчина священников и военных, бездушных предпринимателей и напоминающих сброд венецианской глубинки хамоватых мерзавцев, унаследовавших худшие качества как своих предков, так и австро-венгерских завоевателей, но не перенявших ни одной черты, искупающей их недостатки. Чувство было взаимным. Веронцы тоже всегда ненавидели аристократически надменных венецианцев.