Джим Томпсон - Кромешная ночь

Мистер Кендал глянул на меня и печально качнул головой.

— Бедная девочка, — понизив голос, сказал он.

Миссис Уинрой, извинившись, встала.

Она встретила Руфь в дверях дома и тут же отправила ее по коридору прямиком на кухню. Поэтому я девчонку почти не разглядел — вернее, только и успел бросить на нее один-единственный взгляд. Но то, что я увидел, поразило меня. Может быть, вас это не поразит, но меня поразило.

На ней было старенькое, какое-то серо-буро-малиновое пальтецо (настолько явно из универмага «Сирс и Роубак», что по совести эта уважаемая торговая фирма должна была бы ей за его ношение приплачивать) и грубошерстная юбка. На носу очки, в каких ходил, может быть, еще ваш дед, — маленькие круглые стекла, стальные дужки, оправа, давящая на переносицу. Такие очки делают глаза похожими на орешки в тарелке взбитых сливок. Волосы черные, густые и блестящие, но прическа — убиться можно!

У нее была одна нога, правая. Пальцы левой руки, сжимающие перекладину костыля, казались слегка кривоватыми.

Было слышно, как миссис Уинрой на кухне ею командует — опять-таки не то чтобы зло, но довольно жестко и нервно. Доносился шум воды, льющейся в раковину, звон кастрюль и шаг - стук, шаг-стук, шаг-стук во все более и более быстром темпе; в этих звуках слышалась встревоженность, покорность, признание вины. Казалось, чуть напрягись, и на их фоне расслышишь учащенное биение сердца.

Мистер Кендал передал мне сахарницу, а затем и в свой кофе положил ложечку сахара.

— Ц-ц-ц, — произнес он.

По книжкам я давно знал, что иногда люди произносят такие звуки, но в реальной жизни он был первым, от кого я их услышал.

— Как жаль! Такая славная девушка!

— М-да-а, — сказал я, — надо же!

— И ничего тут, видимо, не попишешь. Так и придется ей всю жизнь с этим маяться.

— Это вы к тому, что ей на деревянную ногу капусты не накосить? — переспросил я. — Так насчет этого есть обходные способы.

— Ну-у-у, — начал он, смущенно глядя в тарелку, — вообще-то, да, семья у них очень бедная. Но тут… в общем, дело тут не в деньгах.

— А в чем же?

— Ну… гм… гм… — Он даже покраснел. — Я, в сущности… гм… ничего конкретного о ее ситуации не знаю, но, насколько мне известно, дело в весьма специфической деформации ее левой… ну, как это…

— Ну! ну! — подстегивал его я.

— …нижней конечности! — закончил он.

Он так запинался и страдал, словно в этом слове было что-то неприличное. Я внутренне ухмыльнулся и опять его понукаю: «Ну! Конкретней!..» Но он не пожелал больше говорить о Руфи и ее… гм… конечностях, а я не стал настаивать. Когда не знаешь, оно даже как-то интереснее.

Я предчувствовал, что все узнаю сам.

Он набил трубку и прикурил. Спросил меня, замечал ли я когда-нибудь, сколь многие достойные люди — люди, которые бьются как рыба об лед, делают все от них зависящее, — от жизни получают слишком мало.

— Ясен пень, — подтвердил я.

— Н-да, — проговорил он. — Однако же у каждой тучки, как я понимаю, есть и светлая изнанка. Руфь не могла устроиться ни к кому другому, а миссис Уинрой не могла… гм… миссис Уинрой испытывала некоторые трудности в кадровом вопросе. Так что все замечательно сошлось. Миссис Уинрой получила благодарную и усердную прислугу. А Руфь имеет стол и дом и деньги на расходы. Теперь, кажется, пять долларов в неделю.

— Да неужто? — вскинулся я. — Пять долларов в неделю! Это, должно быть, ужасная нагрузка для бюджета миссис Уинрой.

— С учетом всех обстоятельств, думаю, да, — серьезно согласился он. — Но Руфь на редкость хороший работник.

— А как же! Старается — за такие-то деньжищи!

Он вынул трубку изо рта, заглянул в ее чашечку.

Поднял взгляд на меня и хмыкнул.

— У меня нет привычки без конца ссылаться на собственный опыт, мистер Бигелоу, но… в общем, я много лет преподавал. Вел курс родной литературы. Да-да, и в этом колледже тоже какое-то время работал. Тогда еще живы были мои родители, и на нас троих моей зарплаты категорически не хватало. Поэтому я сменил амплуа и занялся делом, которое кормит лучше. Но интерес к литературе у меня никогда не пропадал, и особенно я обожаю сатириков.

— Понятно, — сказал я.

Пришла пора и мне слегка покраснеть.

— Но мне всегда казалось, что сатира не может существовать вне области, где царит атмосфера совершенства. То есть должно быть либо совершенство, либо не надо ничего. Буду рад одолжить вам «Путешествия Гулливера», мистер Бигелоу. А также избранные сочинения Луцилия, Ювенала, Батлера…