Йозеф Гелинек - Скрипка дьявола

— Не важно, как меня зовут, — ответил Вильянуэва. — Я знаю, это сделал ты, в ночь преступления ты выходил из Хорового зала.

В трубке раздался странный шум, знак того, что Роскофф перешел в другое место, стараясь уйти от какофонии, мешавшей продолжать диалог.

— Простите, — сказал русский, когда нашел место потише, откуда он мог говорить. — Я вас не расслышал. Как, вы сказали, вас зовут?

Младший инспектор слово в слово повторил заготовленную фразу, но русский абсолютно спокойно ответил:

— Не знаю, о чем вы говорите, сеньор. Что вам надо?

— Увидеться с вами обоими. С тобой и скрипкой. Ведь скрипка у тебя, так?

Русский не ответил. Должно быть, он полностью владел собой, его дыхание ничуть не участилось.

— Я жду тебя в полночь на площади, перед входом в Концертный зал, — продолжал полицейский. — Захвати с собой Страдивари. Эту цену ты должен будешь заплатить за то, что я не обращусь в полицию. Если ты все понял, повтори мне место и время встречи. Давай, я хочу тебя слышать.

Но русский, ничего не ответив, повесил трубку, пробормотав под нос: «Пошел ты на…» — русское ругательство, которое позднее им перевел переводчик из УДЕВ.

— По-твоему, он что-то знает? — спросил Пердомо после того, как разговор закончился.

— Трудно сказать, — ответил Вильянуэва. — Он скорее разозлился, чем испугался. К тому же он мог подумать, что кто-то его разыгрывает. Будем придерживаться разработанного плана?

— Ну конечно, — подтвердил Пердомо. — Представь себе, что русский придет, а мы останемся дома. Более смешного положения не придумаешь.

Когда младший инспектор собрался уходить, Пердомо сказал:

— Молодец, Вильянуэва, но смотри, не проговорись Гальдону.

— Будь спокоен. Я не менее честолюбив, чем остальные. Если наше дело выгорит, я получу медаль, а если нет, то ничего не потеряю, просто проведу пару часов на холоде.

В одиннадцать вечера Пердомо и Вильянуэва установили наблюдательный пункт в машине, припаркованной недалеко от площади Родольфо и Эрнесто Альфтеров, где находится вход в Национальный концертный зал. Еще один агент спрятался на автомобильной стоянке, выходившей на ту же площадь. Так как освещение на ней блистало своим отсутствием, его фигура была практически неразличима.

Инспектор Пердомо решил, что если засада окажется успешной, то ближе к полуночи он или кто-то из его людей издалека заметят приближающегося русского. Меньше всего он ожидал услышать его голос еще до того, как музыкант успеет появиться в поле его зрения.

Но именно так и случилось.

В двенадцать часов одну минуту полицейских вывели из оцепенения, в которое они погрузились за время неопределенного и нескончаемого ожидания, душераздирающие крики, напоминавшие скорее вопли зверя. Они увидели человека, в котором Пердомо сразу же узнал Роскоффа, в отчаянии бегущего к их машине. Его лицо было искажено страхом, он то и дело оборачивался назад, из чего они заключили, что за ним кто-то гонится. Так как фигура русского мешала видеть его преследователя, инспектор Пердомо мгновенно выскочил из машины с револьвером в руке, чтобы стать свидетелем последних мгновений этой гибельной охоты.

За Роскоффом гналась собака.

Дьявольское существо, едва не перегрызшее инспектору глотку той ночью, когда они с Милагрос направлялись в Концертный зал, теперь на бешеной скорости преследовало новую жертву и вот-вот должно было ее настичь. Скорость животного была просто невероятной — по мнению Пердомо, около пятидесяти километров в час, — что при весе около шестидесяти килограммов превращало его в настоящий живой снаряд, способный не только сбить человека с ног, но и отшвырнуть его как тряпичную куклу на дюжину метров вперед. Полицейский понял, что собака, налетев на Роскоффа, способна причинить ему тяжелые увечья.

В полумраке глаза этой бестии светились адским пламенем. Точно в тот момент, когда она была готова прыгнуть на Роскоффа, инспектор выстрелил, и собака с ужасающим воем взлетела на воздух, как будто наступила на мину. Потом с глухим ударом рухнула на землю и, корчась от бешенства и боли, осталась лежать в луже собственной крови с красноватой пеной на губах. Ее агония была недолгой: Вильянуэва прикончил ее метким выстрелом в голову.

Еще несколько метров русский промчался на бешеной скорости, словно не заметил смерти животного, но вскоре замедлил темп и наконец остановился. Он поднес руки к груди, издал жалобный стон и рухнул как подкошенный на тротуар. Пердомо и Вильянуэва бросились к нему, но по лицу Роскоффа, с которого еще не стерлись следы недавней паники, было ясно, что конец его близок.