Оке Эдвардсон - Зов издалека

Много времени ушло на проверку так называемых сигналов от общественности. Тридцатилетние светловолосые женщины… Кто-то видел их при «загадочных» обстоятельствах, кому-то они казались не в себе, внушили подозрения… Их было довольно много, но ни один след не привел к… Хелене.

Винтер послал запрос в Интерпол. Раньше он туда не обращался, и, наверное, правильно делал — никаких результатов. Вряд ли она прибыла из какой-то другой страны. Все пломбы в зубах сделаны в Швеции, в том числе и поставленные в детстве. Конечно, она могла какое-то время жить и за рубежом, но это совсем другое.

Он обзвонил полицейские управления по всей стране. У него появилась пара сотен новых корреспондентов в «Group wise». [13] Одна из программ электронной почты. Электронная почта, разумеется, большое благо, но и источник стресса. Никогда в жизни ему не приходилось получать и писать столько писем.

Они несколько раз говорили с мальчиками насчет лодки. Те, очевидно, ничего не утаивали, но их лодкой кто-то воспользовался. Скорее всего именно эту лодку Андреа Мальтцер видела в ту ночь на озере. Если видела… Он несколько раз мысленно возвращался к их разговору. Что-то… он точно не знал, что именно — что-то не стыковалось в ее рассказе. С чего она пошла пешком? Могла же вызвать такси прямо на парковку… Может, она все же хотела потом вернуться и воспользоваться машиной фон Холтена?

А может, она была там не одна?

Именно эту последнюю фразу он написал ночью, когда еще не спала жара: «А может, она была не одна?» Она, эта фраза, и красовалась сейчас перед ним на экране — крупным шрифтом, посреди протокола допроса Андреа Мальтцер.

Двое полицейских день и ночь работали с компьютерной базой данных — искали таинственный «форд-эскорт» в определенном им, Винтером, регионе. Начали с регистрационных номеров, начинающихся на «Н». И здесь стопроцентной уверенности не было, но с чего-то же надо начинать. Или это просто… самоуспокоение? Безымянная Хелена… Никуда они не сдвинутся, пока не станет известно, кто она. Он это знал точно. Знали и другие.

Он вышел в кухню и поставил воду.

Насыпал заварки в чайник и сунул в тостер два ломтя черствого хлеба — он и купил его черствым накануне вечером. Надо бы надеть штаны и сходить в пекарню на той стороне парка. «И почему бы мне так и не поступить? Сегодня — не вчера, сегодня я в форме…»

Сказано — сделано: натянул шорты, рубаху, бросил халат на постель и вышел на улицу.

Свежий хлеб с маком и бриош. Он шагал по мокрому газону парка, в сандалиях на босу ногу, наслаждаясь приятной влажной прохладой. Дождь даже не шел — медленно, сплошной пеленой, опускался на землю. Винтер наслаждался неизвестно откуда взявшимися, почти забытыми запахами мокрой травы и невидимых цветов. Промытая дождем площадь выглядела совершенно иначе: она уже не была огненно-белой, как вчера, а заиграла мягкими, размытыми красками. Не узнать.

Не чай, а кофе с молоком. Выжал три апельсина. Сварил вкрутую яйцо, очистил, разрезал пополам и посыпал черным перцем. Теплый хлеб с маслом и черешневым вареньем… вторая чашка кофе, и вот он уже готов к новым подвигам.

Эстер Бергман осторожно высунула руку из окна. Дождь приятно щекотал ладонь. Ей показалось, что на улице темно. Солнца нет — и сразу темно.

Она не выходила из квартиры уже несколько дней. Пришла тогда из магазина и почувствовала слабость — ноги сделались словно ватные. Легла и уснула, а когда проснулась, было уже темно. С трудом заставила себя встать и раздеться. Наутро собиралась пойти в эту жилищную контору, или как ее там называют, но так и не собралась — не было сил, хотя девочка по-прежнему не выходила из головы. Днем пришли из социальной службы — эта новенькая, она даже имени ее не знала, рыскала по дому, делая вид, будто убирается. Убралась, называется, — как все было до нее, так и осталось. Посуду, правда, помыла — кружку и две тарелки. А иногда моет уже перемытую — думает, я не вижу. Хочет показать, что я уже ни на что не гожусь. Слава Богу, жизнь прожила и себя содержала в порядке, да и Эльмера в придачу.

— Шо делашь? — спросила она, притворяясь совсем старой и бессильной.

— Прибираю немного у нашей Эстер, — ответила та.

За дурочку, что ли, она меня считает. Что ж… как есть, так есть. Стариков никто не слушает.

— Скоро мы покушаем, — сказала новенькая.

Что за слово дурацкое — «покушаем»… и почему «мы»? Она же не собирается со мной есть?

— Поди-ка, деушка, поблизее. — Эстер нарочито по-старушечьи помахала ей рукой. Она как-то навещала подругу, та-то уже вообще ничего не помнила и вот так махала рукой, сама не зная, кому и зачем. Новенькая нависла над ее постелью. Она, может, и добрая девушка, а все же не семья. Об этом и думать не надо… Оттого, что она думает, семья не появится. Сколько ни думай. Подруга у нее есть. Подруга — тоже неплохо. Хотя… когда Эстер была у нее последний раз, та ее не вспомнила. «Знала я когда-то одну Эстер… А ты ее помнишь?» И глаза были такие… Не важно. У нее есть подруга, а у той есть она, Эстер. И все. Не важно, что у нее творится в голове. Подруга есть подруга.