Оке Эдвардсон - Зов издалека

Входная дверь была приоткрыта, но он все же позвонил.

— Иди кругом! — крикнула сестра.

Сидит на террасе.

Он спустился с крыльца и обошел дом. Газон был такой мягкий, что захотелось снять сандалии.

Сестра встала и обняла его. От нее пахло сумерками и вином. Постриглась… Ему показалось, что и цвет волос изменился — стал темнее. Черты лица как будто заострились… натянутая кожа. Похудела. Через два месяца стукнет сорок. Восемнадцатого октября. Интересно, будет ли она отмечать сорокалетие? Вряд ли…

— Стакан вина? Белое, холодное…

— С удовольствием. И стакан воды.

— Я не слышала, как ты подъехал.

— И знаешь почему?

— Почему?

— Потому что я приехал на велосипеде.

— Ну да?

— На машине не проехать. Город похож на склеротика — все сосуды забиты.

— Праздник?

— Да. Ты была в городе?

— А ты?

— Был… но с другой целью. От развлечений воздержался, — улыбнулся Винтер.

— Ты сноб. Каким был, таким и остался. Но по части одежды делаешь большие успехи.

— Я не остался, каким был. Я стал другим.

Сестра налила ему вина и пошла за водой.

— Столкнулась с Ангелой на той неделе, — сказала она, ставя на стол бутылку минералки и два высоких стакана. — В коридоре, после обхода.

Она села рядом с ним на садовый диванчик.

— Вот как…

— Она почти ничего не говорила. У тебя, что ли, учится… А о деле — вообще ни слова.

— О каком деле?

— О ваших отношениях…

Винтер ждал продолжения. Сестра — врач-терапевт в Сальгренска, а Ангела недавно устроилась туда же. До этого работала в мольндальской больнице.

— Подумай… две женщины во всем мире, которые для меня что-то значат — и обе врачи… К чему бы это?

— Просто ты — клинический случай, — не задумываясь ответила сестра, — что здесь непонятного? А про маму забыл?

— Нет, конечно. И мама.

— Когда ты с ней говорил в последний раз?

— Она звонила недели две назад. А ты?

— Вчера.

— И как она?

— Думаю, пропустила пару мартини к ленчу. — Они засмеялись. — Нет, серьезно, мне кажется, она стала поменьше выпивать. Наверное, отец ей что-то сказал.

— Отец? Шутишь…

— Эрик! А с отцом ты когда говорил?

Винтер отхлебнул вина. Руки дрожали. Он покосился на сестру — заметила, но промолчала.

— Когда они уехали… когда они уезжали в Испанию.

— Знаю.

— А я подтвердил лишний раз.

— Два года. Это большой срок.

— У него был выбор. Он мог бы распорядиться своими деньгами по-иному. И я не имею в виду себя или нас с тобой. Это его деньги. У меня есть свои… Странно другое — у меня нет ничего, что когда-то принадлежало ему. — Он поставил стакан. — Это ненормально. Но… он выбрал то, что выбрал.

— А это не утомительно — всегда быть судьей?

— Я не судья. Я полицейский.

— Не играй словами. Ты знаешь, что я имею в виду.

— Он выбрал то, что выбрал.

— И мама поехала с ним.

— Мама невменяема.

— Ты сукин сын, Эрик… Кто дал тебе право судить близких?

Он потянулся за бутылкой, словно не слышал вопроса.

— Тебе налить?

Она неохотно подвинула к нему бокал.

— Ничего бесповоротного не случилось. Они могут в любой момент вернуться.

— И что это изменит?.. — тряхнул он головой. — У нас что, нет другой темы для разговора? И почему нельзя просто посидеть немного с бокалом вина?..

Они замолчали. Ночь медленно густела. Вино с легким металлическим, немного земляным привкусом. Этикетку не прочитать — темно. У него сильно кружилась голова.

— Сколько ты уже на ногах?

— С четырех утра.

— С ума сошел.

— Ты же знаешь… первые часы очень важны.

— Знаю. Первые часы — самые важные. А если комиссар не в состоянии думать? И его подчиненные тоже?

— Первые часы остаются первыми. Прикажешь передвинуть их на завтра?

— Но теперь-то они кончились? Первые, самые важные часы?

— Более или менее.

— Но охота продолжается…

— Если это можно назвать охотой.

Винтер хотел подлить себе вина, но сообразил — если выпьет еще бокал, не сможет произнести ни слова.

Он встал и подошел к ограде. В листве яблонь шелестел легкий ветерок. Силуэт крошечной детской избушки у кустарника, сразу за кленом. Она стояла здесь, сколько он себя помнил. Ночные приключения… Сколько ему было тогда? Восемь? Девять?

Винтеру вдруг захотелось подойти к избушке, но он остался на месте. Через полчаса она исчезнет, скрытая ночным мраком. Останется только знание — вон там моя детская избушка. Ее не видно, но она там есть.

Усталость навевает мысли о детстве. И что… хотелось бы ему туда вернуться? В детство? Призраки той жизни… призраки прошлого. Но это всего лишь призраки, исчезающие в безжалостном свете настоящего.