Паоло Ди Реда - Лабиринт тайных книг

Тревога нарастала. И вдруг уверенность, что Джим сейчас здесь, рядом, пронзила его, но через миг исчезла.

Чувство вины за то, что накануне оставил Джима одного, мучило Альдуса. Перед глазами стояла восковая маска на лице друга… Он видел пену, текущую из его рта, слышал знакомый кашель, заканчивающийся кровавыми плевками. Он попытался отвести его в больницу, но все было бесполезно. И в конце концов он все-таки бросил Джима одного. Вначале Джим пытался делать вид, что ничего не случилось, потом он, отбросив самолюбие, умолял Альдуса не уходить.

Он казался живым мертвецом. Не выдержав ужаса, Альдус сбежал от этой безысходности под предлогом важной встречи. Кстати, встречу эту, вполне реальную, в самом деле нельзя было отменить. И хотя Джим чувствовал себя все хуже, Альдусу ни на секунду не приходила в голову мысль о его смерти. Моррисон — живая легенда, музыкант в самом расцвете молодости, боготворимый во всем мире, — разве мог он умереть? К тому же надо помнить, что годами Джим жил в ином, нереальном измерении, как на сцене. Может, он сейчас играл очередную роль?

Но чувство вины продолжало мучить Альдуса. Он старался его побороть, убеждал себя, что оно вызвано недавним кошмаром. Может, Джим уже чувствует себя лучше?

Альдус выключил свет. Но именно в тот момент, когда он уже почти заснул, он громко и явственно услышал мольбу Джима: «Не оставляй меня…»

Он должен был бежать к другу и как можно скорее вызвать Этьена.

Джим, медленно, хромая, брел к дому. Он проклинал все, что видели его глаза в этом ставшем для него роковым городе.

Неистребимое желание вернуться в теплое чрево поглощало его. Пришел конец.

«Конец как начало: из ничего — сюда, в мир, а из мира — снова в ничто, в никуда. Почему надо этого бояться?»

Что существовало до его рождения? Ячейка в материнском чреве, ни боли, ни страданий. А еще раньше?

Хотелось наполнить ванну теплой водой и погрузиться в нее. Там он почувствует себя в безопасности и сможет в последний раз принять вызов тигра.

Пока ванна заполнялась водой, а пространство — паром, Джим тщательно сбрил бороду и снова увидел себя в зеркале молодым и красивым.

Вспомнил стихи, которые написал когда-то:

В последний раз в тумане различил свой образ.

Медленно, словно исполняя ритуал очищения, погрузился в воду. Он чувствовал себя ужасно — накануне напился до розовых слонов, а потом поддался убеждению Пам попробовать China Pink, розовый героин, который Жан продавал всему Парижу и который Джим так ненавидел.

— Вот, попробуй. И забудь обо всем. Очень просто.

Чтобы не признавать ее победу, он только вдыхал наркотик, как кокаин. А затем все сразу изменилось. Джим почувствовал себя почти героем, но самое главное — он был спокоен, как никогда в жизни. Ему показалось, что он сумеет вернуться в прошлое, что еще все возможно. Прожить за один миг всю жизнь. А впереди у него все светлое и ясное.

Потом свет выключили, и наступила темнота, еще более ужасная и угрожающая. Опять начался раздирающий кашель, кровавое харканье, окрашивавшее воду в розовый и потом в красный цвет.

Это был конец, но страха не было. Джим запрокинул голову и наконец улыбнулся.

Пытаюсь выйти в Интернет с компьютера Марселя. Невозможная задача — телефонная связь внутри квартиры Раймона практически антикварная. Но к счастью, у меня есть кабели, которыми снабдил меня Марсель. И наконец-то я в Сети.

В строке «Поиск» пишу: «Шопен», потом «Мария Валевская». Найденное полностью захватывает меня, я теряю ощущение реальности. Поразительно, несчастная пани Валевская всецело посвятила себя Наполеону. Думаю, что я не смогла бы любить кого-то столь же сильно. Да, у меня случались сентиментальные истории в Новом Орлеане, но можно сказать, что к своим тридцати годам я еще никогда по-настоящему не любила. Читая историю Валевской, я чувствовала себя ближе к ее сыну, чем к ней самой. Ведь и я выросла без отца, даже не знаю его имени. И тоже рано потеряла мать. Правда, Александр Валевский смог добиться многого, даже стал министром французского правительства. Мое же пребывание во Франции пока ни к чему хорошему не привело. И место, которое я могла бы занять в Париже, — пока только камера в тюрьме.

В моей жизни никогда не было авторитетного мужчины, к которому я могла бы обратиться. Возможно, именно это сделало меня неспособной надолго и глубоко привязываться к людям. Единственный любимый и родной мне человек — моя бабушка. Несколько лет назад я собиралась даже обратиться к психоаналитику, чтобы выявить корни проблемы. Но тогда бабушка нашла правильные слова: «Тебе это не нужно. Будь спокойной и никогда не позволяй никому вторгаться в твою интимную жизнь. Тем более завладевать и управлять ею. Ты сама можешь решать свои проблемы».