Паоло Ди Реда - Лабиринт тайных книг

«Узнай свое сердце, Джим», — сказала ему Анн.

Казалось, это очень просто, и Джим поверил ей. Он любил ее, но в то же время надеялся, что еще сможет быть вместе с Памелой, сможет провести с ней остаток дней. Но Памелы, Пам, которую он так отчаянно любил, больше не существовало. Да, он сам отчасти виноват в том, что сейчас она превратилась в призрак, тень человека в поисках искусственных сновидений. Может, ему нужно было испробовать вместе с ней все эти падения и взлеты, дойти до грани их общей судьбы, чтобы понять ее до конца. Памела снова становилась в его глазах жертвой, богиней, воплощением рока, судьбы.

Вечер рассеял дневную жару, огни фонарей освещали Монмартр. Джим вошел в огромную белую, как в Новом Орлеане, церковь. Снова спрятался в чреве кита Мозаика «Сердце Христово»… и сразу тысячи вопросов.

Должно ли сердце быть удалено от окружающего мира, чтобы оставаться чистым? Быть недосягаемым, на алтаре, отделенным от тела?

«Да, в этом тайна, Анн. Или же наши сердца не могут существовать в одиночестве и им необходимы сердца других людей?»

Не по этой ли причине он так нуждается в Памеле? Вдруг у нее ключ от его сердца?

Но теперь оно останется навсегда холодным, потому что Памела больше не нуждается в нем.

«Помоги мне, Анн, прошу тебя».

Последние лучи заката слабо освещали церковь сквозь витражи. Джиму захотелось подняться еще выше, на купол. Он попытался точнее вспомнить слова Анн, но вместо этого в памяти всплыла новость, которую она прошептала ему перед возвращением в Лос-Анджелес. Новость, убившую его. Она сказала, что ждет ребенка, девочку, и что он — ее отец. Джим отреагировал ужасно, кричал, что она хочет подловить, что придумала это, чтобы разбогатеть, чтобы стать знаменитой. Что он совершенно не хочет этого ребенка, что она использовала свою религию, ритуалы вуду, чтобы обмануть его, чтобы загнать в западню.

Он прокричал ей все это в лицо.

Анн осталась спокойной, безучастной. Как будто она ожидала такой реакции, как будто знала Джима лучше, чем кто-либо другой. Но эта невозмутимость вызвала еще больший гнев: он привык к яростным ссорам с Памелой, к оскорблениям и пощечинам, которые обычно заканчивались объятиями, поцелуями, вином, наркотиками и в конечном итоге — сексом. Но Памела для него была ребенком, и поэтому он все прощал ей. Анн была женщиной, и Джим не мог перенести, что она попыталась и, более того, смогла обмануть его. В тот момент ему хотелось убежать и забыться с помощью алкоголя, как он обычно поступал. Отодвинуть проблемы, чтобы не слушать свое сердце. Он хотел вычеркнуть из памяти все, что сказала ему Анн. Но она остановила его и, взяв его лицо в руки, проговорила: «Не беспокойся, я буду растить ее сама. Я не собираюсь мешать тебе».

Джим сразу успокоился. Анн умела влиять на него. Но опять возник вопрос: «Откуда ты знаешь, что будет девочка?»

Анн посмотрела на него с нежностью. Улыбнулась, ничего не ответив.

Только сейчас Джим задумался и попытался восстановить все детали того разговора. Больно осознавать, что уже ничего нельзя исправить.

Слишком поздно для его сердца, в котором больше нет любви, слишком поздно, чтобы вернулась Анн.

Дыхание перехватывало, лестница не кончалась, болевшая нога давала о себе знать. Но Джим заставлял себя подниматься. Он не мог себе позволить не достичь вершины. Еще один шаг, потом еще…

«Узнай свое сердце, Джим, и следуй ему». Слова Анн всплывали в памяти. «У всех внутри горит искра, Джим. Ты воображаешь себя ящерицей, даже королем ящериц. Подумай, ящерица не может оживить свое сердце сама, она вынуждена согревать его на солнце, на виду у всех. И в эти моменты она становится легкой добычей. Остается на солнце и погибает. Ты тоже такой, Джим. Тебе необходимы другие, чтобы спрятаться среди них, представиться тем, кем ты не являешься на самом деле. А ведь ты поэт. Поэт Джеймс Дуглас Моррисон, человек, способный видеть мир внутри себя и в то же время иметь свой особенный, неповторимый взгляд на окружающее. Всегда… Моя малышка — это твоя дочь, Джим».

Джим достиг наконец парапета купола. Панорама, открывшаяся оттуда, захватывала дыхание. Но он продолжал думать об Анн. Сказала ли она ему правду о ребенке? Многие уже играли с ним подобную игру, но Анн была иной.

Дочь… Если это правда, она должна была уже родиться. Дочь — его, но не Памелы. Эта мысль, казавшаяся невозможной, постепенно вселялась в его разум, нежная и пугающая. Кто знает, если он однажды встретит дочь, сможет ли поглядеть в ее глаза и узнать в них свои?