Моника Фет - Сборщик клубники

Нервы у него были натянуты до предела. Неподходящий момент для новой любви. Но любовь разве спрашивает?

Он психовал, не зная в точности, что сказать Ютте. И можно ли говорить? Не рано ли? Время, им нужно время. А времени не было. Скоро ему уезжать. А Ютта? Ютта ходит в школу. Как он переживет разлуку? Будет приезжать по выходным? У сезонных рабочих нет выходных, как у всех.

Впервые в жизни ему захотелось осесть на одном месте. Он посмотрел на Ютту, и их взгляды встретились. Она с улыбкой коснулась его руки, державшей руль.

Я люблю ее, — подумал он. — Боже, как я ее люблю.

Она поможет ему забыть все плохое. Стать лучше. И прежде всего она останется с ним. На всю жизнь.

Ютта вернулась. Мерли взглянула на будильник у кровати: час ночи. Ничего страшного. Она все равно еще не успела заснуть. В щель под дверью проникал свет из коридора. Ей хотелось встать, пойти к Ютте и устроить полуночный пир, как они делали, когда были втроем. Или хотя бы выпить чаю.

Ютта, наверное, не голодна. Принц возил ее в какой-нибудь шикарный ресторан за городом. Бесило, что Ютта ничего не рассказывает, хотя она никогда не была особенно скрытной. «А я-то дура, — думала Мерли, — вечно душа нараспашку». Душа нараспашку. Она попробовала представить себе это. Фигуры речи выглядят нелепо, если воспринимать их в буквальном смысле.

Весь вечер она читала стихи Каро, рассматривала фотоальбомы и записывала мысли, которые у нее при этом возникали. Ей казалось, что засохший цветок и листья имеют отношение к таинственному бойфренду. Наверное, его подарок. Иначе зачем Каро хранила бы их? Причем цветок был маленький, обыкновенный. Скорее всего, он нес особый смысл, а не то бойфренд подарил бы ей розу.

Платок тоже представлял загадку. Можно было предположить, что это мужской платок — уж больно прост и незатейлив он был. Каро никогда его не носила, иначе она запомнила бы. Мерли взглянула на этикетку, пришитую к изнанке: не шелк и даже не вискоза, обычный хлопок. Значит, это не шейный платок. Мерли почему-то подумала о пиратах, повязывавших платками голову. Кто сейчас так носит? Молодые люди, следующие некоей моде. Повара, которые обязаны на работе закрывать волосы. Кто еще? Платок надевают, чтобы защитить волосы от пыли, от сырости. Или от солнца.

Мерли утверждалась в мысли, что приятель Каро покрывал платком голову, чтобы защитить волосы. Поднеся платок к настольной лампе, она исследовала его сантиметр за сантиметром. Конечно, ничего особенного она не обнаружила. Так, несколько засохших пятнышек. Если бы не обида, она поделилась бы своими соображениями с Юттой. Но теперь… Ютта хочет сохранять дистанцию? Нет проблем. Пусть сохраняет.

Когда Ютта осторожно приоткрыла дверь, просунула в комнату голову и тихо позвала ее, Мерли притворилась спящей.

Я зажгла свечу на кухне и выключила верхний свет. Поставила стул у окна и стала смотреть на улицу. Я любила ночной город — серые тени домов и редкие желтые прямоугольники окон. С тех пор как узнала Ната, я полюбила город еще больше. Я заново открою его для себя вместе с Натом. Я покажу ему свои любимые места. Позже, когда он будет к этому готов.

Как рада я была бы показать ему замок! Парк с аккуратными клумбами и маленьким лабиринтом позади пруда с лилиями. Извилистые улицы Старого города. И конечно, Рождественский рынок. Кого попало я на Рождественский рынок с собой не возьму. Для меня это особое место, и я не хочу делить его с теми, кто мне не дорог.

Почему я вспомнила сейчас эти строки?

Каро, опять твои загадки. Что за «святые огни»? Кто такие «мы»? Почему твои стихи все такие печальные?

К Рождеству Нат уедет. Он будет где-то еще.

В ту ночь мне снилась Каро. Мы ходили с ней по Рождественскому рынку. Прошли мимо Санта-Клауса, раздающего подарки детям. Когда мы поравнялись с ним, я увидела, что это Нат в ватной бороде. Я тронула его за руку. «Нат, — сказала я, — познакомься: это моя подруга Каро». Я обернулась, но Каро уже не было. Лишь ее пальто лежало на земле — маленькое и пустое, точно кукольное.

И этого человека Берт сразу вспомнил: Натаниел Табан. Высокий угрюмый тип с пронзительным взглядом, обдумывающий каждое слово, прежде чем произнести его. Этот был не такое трепло, как Малле Клестоф. И не такой дурак. Его спокойный глубокий голос был обманчив. За ним чувствовалось адское напряжение каждого нерва.

Впрочем, это ничего не значило. Многие люди начинали нервничать, когда им нужно было давать показания в полиции, особенно по делу об убийстве. Это все-таки допрос, а не дружеская беседа.