Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

В те каникулы мы все вместе отправились в гости к Иден. Это было экстраординарное, драматичное и печальное событие. Мы поехали в принадлежавшем генералу «Мерседесе» 1937 года выпуска, который всю войну простоял в конюшнях Уолбрукса, поскольку генерал подозревал, что деревенские жители будут кидать камни в автомобиль немецкой марки. И поделом, прибавил он. Нечего было покупать немецкую машину, даже тогда, даже подержанную, — наверное, он сошел с ума, потому что тем самым оказывал финансовую поддержку военной промышленности Гитлера. По пути мы заехали за Верой и Джейми, одетыми в новые костюмы, которые сшила Вера. Она разрезала старые одеяла, чтобы соорудить жакет для себя и курточку с брюками для Джейми. В 1947 году те, кто не желал носить практичную одежду, шили сами. Для Хелен Вера переделала крепдешиновое бальное платье. На мне была юбка от старого хлопкового платья и связанный матерью джемпер. Я все это рассказываю для того, чтобы подчеркнуть, какая одежда была на Иден и что она привезла из Швейцарии.

Что я могу сказать о самом доме, Гудни-холле? Ну, он был — и, наверное, остается — красивым, элегантным, не очень большим загородным домом девятнадцатого века, о котором теперь я, уже кое-что повидавшая, могу сказать, что таких в Англии много. В саду были цветники с дорожками между клумбами и цветочными бордюрами, аллея с переплетенными над головой ветвями деревьев, знаменитые рододендроны и оранжерея с яркими цветами. Дом не казался каким-то особенным, и на него не наложили отпечаток личности новые владельцы. Впоследствии я слышала, что Тони купил его вместе с мебелью, как говорится, со всеми потрохами — возможно, это было самым верным решением. Они с Иден ничего не понимали в старинных вещах, а обставить Гудни-холл стандартной мебелью никому не пришло бы в голову. Я помню в доме Иден исключительно розовые и зеленые тона, хотя, конечно, такого быть не могло. Несомненно, в китайском салоне должен был присутствовать желтый цвет, а в этрусской спальне красный, но я не помню. Мне вспоминаются бледно-зеленые ковры и французская мебель с розовыми сиденьями, большие розовые китайские вазы с изящным узором, а также жутко скучные картины, в большинстве своем выполненные в технике меццо-тинто, с изображением городов Северной Европы и кораблей в бурном море, и зеленые бархатные шторы с тяжелыми кистями цвета потускневшего золота.

Но Иден — кто бы сомневался — чрезвычайно гордилась всем этим. И выглядела необыкновенно счастливой. Она изменилась. Нельзя сказать, что у нее был здоровый, цветущий вид. Нет. Она похудела и побледнела, ее лицо утратило детскую пухлость. Думаю, это из-за беременности. Перефразируя спор между Хемингуэем и Скоттом Фицджеральдом, можно сказать, что богатые выглядят иначе, поскольку у них больше возможностей. Именно в этом смысле Иден отличалась даже от Хелен — мы с Верой вообще не принимались в расчет, — которая, в конце концов, носила самодельное платье и сама мыла себе голову. У Иден все было самым лучшим, самым дорогим, самым шикарным. Волосы ей стриг лучший парикмахер Лондона, она пользовалась самой известной маркой косметики. На руке у нее сверкало обручальное кольцо с огромным бриллиантом — и еще одно, с камнями по всей окружности, которое Тони подарил ей две недели назад, когда она сообщила ему о беременности. Платье на ней было с белым вышитым поясом, одним из нескольких, которые она привезла из Швейцарии и которые разложила на (предположительно) этрусской кровати перед нашим приездом. В Швейцарии все тоже было другим. Никакой экономии, ничего стандартного. В магазинах полно одежды, рассказывала нам Иден: платьев, костюмов, туфель, шелкового белья, шелковых чулок, — и она купила много всего, столько, сколько они смогли — я ждала, что Иден скажет «позволить себе», — увезти с собой.

Благодарность Веры выглядела несоразмерной. В подарок ей привезли брошь в виде эдельвейса, вырезанную, наверное, из кости или рога, но выглядевшую как пластмассовая. Это была маленькая, уродливая брошь, неаккуратно сделанная. Похоже, Иден накупила кучу безделушек в форме горечавки и эдельвейса, предназначенных для подарков разным людям, не делая различий между любящей сестрой, которая заменила ей мать, и деревенской женщиной, приходившей убирать в доме. Затем из изящной резной шкатулки она выложила на кровать дюжину деревянных фигурок животных, искусно вырезанных из дерева, каких умеют делать только швейцарцы, — лежащий святой Бернард, казалось, сейчас встанет и уйдет, и никто не удивился бы, если бы сиамский кот вдруг потянулся и принялся мыть свою мордочку.