Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

А теперь Иден обосновалась в Гудни-холле в качестве владелицы поместья, «на расстоянии брошенного камня», как выражался мой отец, от Грейт-Синдон, хотя на самом деле в десяти минутах езды по той части долины реки Стаур, которая относится к Суффолку и где начинаются невысокие холмы, уходящие к Дедемской долине. Дом я увидела только через год, потому что осенью, после свадьбы Иден, уехала в Кембридж, а в следующем году, вернувшись в эти края на летние каникулы, остановилась у Чаттериссов, а не у Веры или Иден.

Люди снова стали отдыхать за границей. Тони повез Иден в Швейцарию, в Люцерн, и Хелен получила открытку с видом на гору Пилатус, озеро на вершине которой, по преданию, служит одним из семи древних входов в ад, где сидит дух Понтия Пилата и умывает руки. На Вериной открытке был изображен кресельный подъемник, но ее радость по этому поводу выглядела непропорциональной — она даже захватила открытку с собой, когда на следующий день вместе с Джейми пришла к ленчу.

— Надеюсь, они возьмут все что можно от своего путешествия, — заявила она. — Теперь у них долго не будет возможности вот так куда-нибудь поехать.

— Иден наймет ребенку няню, — возразила Хелен. — В их жизни почти ничего не изменится.

Я впервые услышала о ребенке Иден. Срок ее беременности не превышал двух месяцев. Вера больше ни о чем не могла говорить. Ее переполняла радость. Иден замужем уже больше года. И она, Вера, начала подозревать какие-то трудности, поскольку знала, как страстно Иден хотела детей, но теперь все в порядке. Вера строила предположения насчет пола ребенка и имени, которое для него выберут, на кого он будет похож, какого числа родится и какими будут роды у Иден. Так продолжалось весь ленч; добросердечная Хелен не выказывала нетерпения, слушала Веру и отвечала ей, но генерал, Эндрю и я скучали и не знали, чем заняться, а Патриция, приехавшая домой на неделю, один или два раза (правда, без видимого эффекта) прямо предложила сменить тему.

— Я была первой, кому сообщили, — похвасталась Вера. — Вы знаете, что Иден рассказала мне о своих подозрениях раньше, чем Тони? Кажется, она сказала, что думает, что почти уверена, что у нее будет ребенок, и она хочет, чтобы я стала его крестной. Я была так счастлива, что расплакалась.

Джейми уже исполнилось три, и он хорошо говорил; это был «послушный», тихий мальчик, который все еще спал днем и отправлялся в постель в половине седьмого вечера. Он казался умным. У него была напыщенная манера выражаться, что всегда умиляет в таких маленьких детях, потому что звучит «старомодно». Так, например, Джейми говорил «взрослые», а не «большие», и не делал ошибок в окончаниях слов. Он производил впечатление счастливого ребенка — в то время он действительно был очень счастлив, я могу за это поручиться. Интересно, помнит ли Джейми тот визит, тот день в Уолбруксе, когда он выбрал себе итальянский вариант фамилии Ричардсон? После ленча Хелен продемонстрировала всем нам «сюрприз», который преподнес ей генерал ко дню рождения, — портрет работы Джона Огастеса с изображением простой, миловидной женщины в темном платье с кружевным воротником. Портрет ее бабушки, проданный в двадцатых годах, когда старики Ричардсоны умерли, а домом от имени Хелен управлял адвокат, не знавший, что наследница захочет сохранить все, что осталось после Мэри Ричардсон. Однако портрет вновь был выставлен на продажу, и проницательный генерал купил его; теперь картина висела в гостиной.

Хелен почти никогда не говорила о тяжелых моментах своего детства, о том, как отец бросил ее почти сразу же после смерти матери, никогда не подчеркивала это — в отличие от Фрэнсиса, не упускавшего такой возможности. Тем не менее воспоминания о бабушке всегда вызывали у нее пылкие чувства, и теперь, когда она стояла перед портретом, глядя на сложенные ладони и третий палец левой руки с массивным, в викторианском стиле, золотым обручальным кольцом с рубинами, на глазах у нее выступили слезы.

— Мне нравится эта леди, — сказал Джейми. — Если бы я ее увидел, то сел бы к ней на колени.

Это действительно считалось привилегией, потому что Джейми соглашался сидеть на коленях только у Веры.

— Правда, дорогой? — Хелен обрадовалась. — Да, она была милой, доброй леди, и она назвала бы тебя своим ягненочком.

— Я хочу, чтобы ты называла меня своим ягненочком, — сказал Джейми Вере, и конечно, она никуда не делась, потому что сын каждый раз напоминал ей, если она забывала.