Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

— Блажен муж, — процитировала Вера, — который не сидит в собрании развратителей.

Любимое библейское изречение моего отца, Веры и, насколько мне известно, Иден. Его они унаследовали от матери. Судя по их взглядам на жизнь, это яркий пример проекции, с которой можно было столкнуться в любой момент. Мне следовало знать: все, что связано с Иден, не подлежит критике. Вера намылила Джейми и осторожно брызгала на него водой, а он радостно взвизгивал и брызгал на нее в ответ. Когда она говорила о развратителях, ее лицо изменилось, превратившись в суровую, неподвижную маску. У нее уже проступили вертикальные складки на верхней губе, которые к пятидесяти годам появляются у большинства людей. Но, играя с Джейми, Вера вновь преобразилась, стала юной, со свежим, невинным лицом, как на портрете из «сейфа».

Вера удивила меня, заговорив об Иден в таком тоне, который я прежде считала немыслимым. Наверное, начинала видеть во мне взрослого человека. До сих пор она упоминала об Иден только затем, чтобы похвалить поведение сестры, в прошлом или настоящем, похвастаться ее друзьями или положением в обществе.

— Если я не очень ошибаюсь (еще одна типичная фраза семьи Лонгли), не пройдет и года, как у Иден появится ребенок. Можешь себе представить, Тони хочет детей — то есть он хочет наследника, и его отец тоже.

Для меня это прозвучало как отголосок феодализма, и я не считала, что должна что-то ответить.

— Да, они хотят сына. Разумеется, Иден любит детей; она их боготворит.

Я так не думала — ни утром, когда Иден едва не оттолкнула Джейми, ни в других случаях, когда она игнорировала обращавшегося к ней ребенка.

— Иден захочет шестерых, можешь не сомневаться. А поскольку деньги для них не проблема, я не вижу причин, почему бы не иметь большую семью. Если я не очень ошибаюсь, следующим большим событием у нас будут крестины сына Иден. Этому малышу очень повезет. — Последние слова были адресованы уже обсохшему, обработанному присыпкой, одетому в пижаму и сонному Джейми. — Ему все преподнесут на золотом блюдечке. Одно можно сказать точно, моя радость, — его не окружат такой любовью, как моего мальчика. Этого не купишь ни за какие деньги.

Фрэнсис не вернулся домой вместе с нами, и теперь, два часа спустя, тоже не появился. Вера, укладывавшая Джейми в кроватку, поцеловала его и подняла голову.

— Они такие милые, когда маленькие, а вырастают обычными людьми. Они не такие, как ты, делают что хотят и относятся к тебе хуже, чем к злейшим врагам.

Я слушала, завороженная и изумленная этой неожиданной чувствительностью, с надеждой на продолжение — естественно, меня ждало разочарование.

— Но мой сын не будет таким, правда, радость моя? Понимаешь, Фрэнсис слишком много был с чужими людьми — в этом все дело. Сначала индийская няня, потом школа. Меня он почти не знал. Маленьким детям нужна только мать. Это можно видеть — не так ли? — на фотографиях всяких первобытных людей, дикарей, аборигенов и тому подобное. Они всегда носят детей на спине. Я намерена позаботиться о том, чтобы мы с Джейми никогда не расставались.

Чед тоже не пришел. Солнце зашло около шести — будь я поклонницей «ложной патетики», [58] Олицетворение, очеловечивание природы (выражение создано Дж. Рескином). то сказала бы, что оно закатилось с отъездом Иден, — и наступил долгий летний вечер, мрачный и скучный. В вечере после свадьбы всегда есть что-то невеселое. Чувствуешь себя лишним. Дело в том, что лишние тут все, кроме тех двоих, ради которых все это устроено и к которым никто не может присоединиться. Как будто вы пришли послушать оперу и выпили чаю в чайном домике, прогулялись вокруг озера, угостились шампанским, а когда поднялся занавес, вас отправили домой. Я могла бы сказать это Энн Кембас, Чеду и, возможно, Эндрю Чаттериссу, но только не Вере. Мы сидели молча: она вязала для Джейми свитер со сложным многоцветным узором, а я читала, хотя и подозревала, что Вера считает это занятие неподобающей тратой времени. В тот вечер, однако, у нее было преимущество передо мной, поскольку она добралась до гладкой части свитера и могла вывязывать чулочные петли, не глядя на спицы. Вера всегда неохотно зажигала свет, по-видимому, из соображений экономии. Теперь она выжидала еще дольше обычного, и когда я предложила включить для меня хотя бы настольную лампу, отреагировала как прежняя, раздражительная Вера из моего детства.

— В комнату налетят насекомые. Все эти мотыльки и моль. — Ее было невозможно убедить, что не все мотыльки являются молью, которая ест одежду. Это ложное представление выглядит еще более ироничным в свете того факта, что ее сын станет известным энтомологом. — Мы все будем в дырках от моли, — сказала она. — Мне было бы приятно просто посидеть в сумерках.