Барбара Вайн - Пятьдесят оттенков темноты

Любопытно, кто выбрал марш из «Женитьбы Фигаро» для возвращения от алтаря? Явно не Иден, которая — я уверена — вряд ли слышала о Моцарте. Значит, Тони, его мать или лучший друг. Отважная претензия на оригинальность, закончившаяся неудачей, поскольку марш был написан для оркестра и сопротивлялся любым попыткам переложить его для органа. Органист — сестра миссис Делисс из монастыря — старалась изо всех сил, и инструмент взвизгивал, хрипел и гремел, но никто из нас не понимал, как нужно идти, чтобы попасть в такт, пока все не перешли на некое подобие строевого шага. Я видела, как морщились присутствующие в церкви. Чед тоже поморщился, а затем принялся гримасничать, поджимая губы и напрягая мышцы лица, как человек, безуспешно пытающийся сдержать смех. Потом закрыл лицо носовым платком и сделал вид, что сморкается.

Джейми всю церемонию не произнес ни звука; притихшего и ошеломленного, его отвели к Хелен. Там он попал в руки официантов и горничных, которые утащили его на кухню, обвязали салфетками и накормили мороженым. Стол накрыли в столовой со стеклянными дверьми, выходившими на лужайку; в 1946 году меню было достаточно скромным, а столовое серебро Ричардсонов и цветы — ничтожество в роскошном одеянье [56] У. Шекспир, сонет 66. Перевод С. Я. Маршака. — отвлекали мысли и чувства от цыплят и дешевых мясных консервов «Спэм», слоеного пирога с кроликом и искусственных сливок. Стоял чудесный, жаркий день, один тех редких дней английского лета с ясной, солнечной погодой и небом, не затянутым дымкой. Чаттериссы каким-то образом, без посторонней помощи, умудрялись всю войну поддерживать порядок в саду. Хелен, производившая впечатление женщины, руки которой никогда не знали работы тяжелее вышивания или мытья фарфора, в период, когда не было известий об Эндрю, большую часть дня проводила в саду — как она сама признавалась, лучший способ хоть немного отвлечься. Даже не подозревая об этом, Хелен копировала цветочные бордюры с тех, что до войны видела во время поездки на оперный фестиваль в Глайндборне; она обошла соседские сады, собирая отростки и черенки, пока бордюры, которые во времена Ричардсонов состояли только из роз и кустиков лаванды, не превратились в разноцветные ленты, длинные и густые, заполненные алыми и кремовыми конусами астильбы, африканскими лилиями, васильками, мордовником, синим чертополохом, дымчато-голубой кошачьей мятой, серебристой полынью и цинерарией, а также кустарниковой полынью, которую называют «девичьей погибелью», и Alchemilla mollis , или «девичьим дыханием». Лужайки сбегали к неглубокому, заросшему лилиями водоему, который Хелен называла прудом, а Вера — в беседах со знакомыми — озером. Стоя у края воды с бокалом ненастоящего шампанского в руке и чувствуя сквозь тонкие туфельки (выкрашенные в фиолетовый цвет атласные туфельки матери, модные в двадцатые годы) твердые, как железо, похожие на мозоль остатки огромного пня, я спросила Эндрю, специально ли к свадьбе завезли лебедей. Птицы, не обращая внимания на любовавшихся ими людей, величественно плыли среди бронзовых, похожих на тарелки листьев лилий, под ивой, серебристые листья которой спускались к самой воде.

— Они прилетели вчера, — ответил Эндрю. — Мы так обрадовались. Лебедей в Уолбруксе не было с тех пор, как застрелили одну пару.

— Неужели кто-то стрелял в лебедей?

— Ты не знаешь этой истории?

— Я ничего не знаю — как всегда, — сказала я. — Не представляю, откуда всем остальным все известно. Только три года назад я узнала, что Вера спасла жизнь Иден под деревом, которое тут когда-то росло.

— Подумаешь . — Это был Фрэнсис. Никто так не умел ухмыляться. Они с Чедом стояли у меня за спиной.

— Тем не менее это правда, — сказала я.

— У нее всегда были инстинкты девочки-скаута.

— Расскажи мне о лебедях, — попросила я Эндрю.

— Тут жили мои прадедушка и прабабушка, то есть дедушка и бабушка матери, и у них был маленький сын. Его звали Фредерик, и будь он жив, теперь ему исполнилось бы семьдесят восемь. Они потеряли обоих детей, сначала трехлетнего сына, а потом и дочь, мать моей матери, когда ей не было и тридцати. На этом пруду гнездилась пара лебедей. За Фредериком присматривала няня, невежественная, глупая девушка — умственно отсталая, я так думаю. Она повела его к пруду, чтобы показать птенцов, и самец лебедя напал на мальчика и крыльями забил до смерти.

— Какой ужас! — вскрикнула я.

— Да. Няню уволили. Мой прадедушка взял ружье, пришел сюда и застрелил самца, самку и всех птенцов. Думаю, он был вне себя от потрясения и горя. А теперь, через семьдесят пять лет, лебеди вернулись.