Эндрю Клейвен - Час зверя

— Еще бы, — захрюкал он, — всегда, все старье, одно и то же, раз за разом. А потом мне надо смыть этот вкус. Я так и чувствую, как они застревают у меня в глотке.

— Будет тебе, Олли.

— Два года, Эйвис. Через месяц будет два года с тех пор, как я написал последнюю удачную вещь.

— А ты напивайся почаще, это помогает.

Вздохнул. Посидел молча.

— Дерьмо! — внезапно окрысилась Эйвис. Перкинс удивленно глянул на нее. Она выравнивала груду книг по греческой истории и на что-то там наткнулась. С минуту рассматривала это, поворачивая то так, то сяк.

— Кто-то это потерял, — объявила она и через всю комнату швырнула свою находку Перкинсу.

Он подставил ладонь и поймал вещицу. Сережка. Бирюза в серебряной оправе ручной работы. Куплено где-нибудь в Ист-Вилледже.

— Не твое, да?

— Прекрасно знаешь, что не мое. — Демонстративно повернувшись к нему спиной, Эйвис замаршировала в кухню.

Перкинс уставился на сережку, пытаясь вспомнить. На миг привиделось то кафе. Черное жерло микрофона у самого лица. Прохладное горлышко бутылки в руке. Огонек свечи отражается в бокале сухого вина. Лица, лица, лица: юноши, девчонки, заросшие седой щетиной подбородки древних обитателей Гринвич-Вилледжа; в глазах мерцают огоньки свечей.

Эйвис включила свет в кухне.

— Я только надеюсь, это была девушка, — мрачно намекнула она.

— Поди знай. — Оливер все еще вертел в руках сережку.

— Ты обещал больше не трогать мальчиков. Слишком рискованно, тем более когда напьешься так, что уже ничего не соображаешь.

— Синди, — пробормотал он. — Не то Синди, не то Минди. Кажется, Минди. — Он обернулся и увидел, как Эйвис решительно вторгается в кухню. Перкинс содрогнулся. Раковины не видно из-под руин обросших жиром кастрюль и грязной посуды. Эйвис уже обтирает губкой какую-то бурую грязь. Таракан удирает, прячется в расселине стены.

— Наверное, подцепил миленькую девчушку, — подбодрила его Эйвис, — та встала утром и побежала себе быстрехонько в школу.

— Эйвис, — взмолился Перкинс, — оставишь ты в покое эту гребаную губку?

— Яйца будешь?

— Бога ради, не вздумай еще готовить завтрак. Оставь меня в покое, Эйвис. Слышишь, нет? У тебя просто комплекс на этой почве.

— Завтра сбегаю к психиатру. Всмятку или вкрутую?

Перкинс, капитулировав, испустил долгий вздох, уронил голову на грудь. А вот и малыш. Переполз через бутылку из-под пива, добрался до ступней поэта. Усмехается, рассматривая волосатые ноги, требует внимания и ласки.

Перкинс наклонился, подхватил мальчишку. Малыш обнял поэта за шею.

— Да, — тихо произнес Перкинс, — вкрутую будет в самый раз.

Он улегся, пристроив малыша у себя на животе, снова принялся раздувать щеки, надеясь позабавить гостя, но ребятенок уже отвлекся, заметив пуговки на матрасе. Слез с Перкинса и принялся проверять, какие из них окажутся съедобными.

Перкинс, покинутый, остался лежать, уставившись в потолок. Облизал губы. Слабый привкус изжоги. Шорох воды на кухне. Постукивают кастрюли — Эйвис всерьез принялась за уборку. Воркует младенец. Одиночество окутало Оливера с головой, точно ватное одеяло.

— Два года, — повторил он. Ничего, ничего со времен домика у реки. По вечерам он усаживался на крыльце и озирал окрестности. На фоне бледного, стремительно темневшего неба поднимались зеленые холмы. Ниже, посреди поля, бобры запрудили речку, темный вытянутый овал, чернеющий среди высоких трав. Отсюда он мог видеть, как купается в бобровом озере Джулия. Длинное белое тело просвечивало сквозь темную воду, груди прорывали гладкую поверхность воды. Белые бедра томно приподнимались и опускались, она неспешно гребла куда-то в сторону. Порой точно взрыв: хлоп! — бобр ударит хвостом по воде, предупреждая собратьев о приближении человека. Обычно эти юркие существа подплывали к ней совсем близко. Он наблюдал раздвоенный след, остававшийся у них в кильватере; крутые купола их голов. Бобры толкали Джулию носами в бок, и Джулия смеялась.

А Перкинс сидел на крыльце, пристроив блокнот на колене, вертя в руках перо. Скоро на огромном небосклоне у них двоих над головой смутно проступят первые звезды. Сквозь облака тумана, поднимавшегося над горами, тоже засветятся огоньки. Еноты подберутся к краю пруда и напьются воды, пока бобры купаются вместе с Джулией. Вскоре выйдет из зарослей пугливый олень, грациозно наклонит голову к воде. Наступала ночь, подобная тихой смерти после жизни, полной прекрасных приключений. Свет уходил, и Перкинс едва успевал записать свои строки: