Андрей Курков - Приятель покойника (сборник)

Потихоньку проедались оставшиеся от чужого развода доллары. Костин полтинник я не трогал, и даже если бы кончились у меня деньги, вряд ли бы я смог полезть в его бумажник. Это было чужое, как и остальные «сувениры», принесенные мною домой в тот дождливый вечер. Я часто раскладывал их на столе, смотрел на письмо, не читая его, рассматривал фотографию уставшей женщины с ребенком на руках. Сейчас, после того что произошло, она, должно быть, выглядит еще более уставшей.

Иногда мне казалось, что я просто нашел где-то эти бумаги, и у меня вдруг возникало желание отнести их по адресу, указанному на конверте. Я не помнил тот момент, когда обыскивал Костины карманы, но я знал, что я это сделал. И все равно появлялось это странное ощущение, будто это произошло не со мной, будто я просто шел по улице и нашел у обочины чей-то бумажник. И теперь надо вернуть его хозяину, можно бросить в почтовый ящик…

И снова перед глазами оказывалась фотография уставшей молодой женщины с грудным младенцем на руках. Я пил чай и смотрел на нее, на эту женщину. Думал о ней. Во всей этой истории она была единственной невинно пострадавшей. Был, конечно, еще и ребенок, но пока он поймет, что пострадал, пройдет немало лет. О Косте же я думал гораздо меньше. Та работа, которую он выбрал, привела бы его раньше или позже на тот свет. В этих рассуждениях можно было идти и дальше, и тогда вышло бы, что его ранняя смерть спасла много жизней. Но это был блеф, его смерть лишь обеспечила других специалистов этой профессии дополнительными заказами.

Я заварил из муки клейстер и, законопатив щели в рамах поролоном, заклеил их вырезанными из газет полосами. Через полчаса дело было сделано. Сквозняк исчез, хотя теплее не стало. Но на все надо время, и особенно на то, чтобы батареи в моей квартире начали действительно нагревать воздух.

Я пил чай. За окном длился зимний вечер, морозный и скрытный.

Утром дети будут радостно играть в снежки, а взрослые будут вызывать милицию, чтобы приехала машина и убрала замерзшего ночью пьяного с автобусной остановки. И короткий зимний день поспешит дальше.

Я сидел за кухонным столом, пил чай и пережидал зиму, как лодочники пережидают ледоход перед тем, как переплыть реку.

О чем, интересно, сейчас думает Костина жена или – вернее сказать – вдова? Она, может, тоже смотрит в окно? А рядом спит ребенок, слишком маленький, чтобы помнить отца. Ему, наверно, тепло, он хорошо укутан. А ей – холодно. Холодно и одиноко…

Может, я когда-нибудь познакомлюсь с ней. Как бы случайно. У меня ведь есть ее адрес и фотография. Познакомлюсь и попробую чем-нибудь помочь. Только чем?

А что сейчас делает моя жена? Где она? С кем?

Нет, на самом деле меня это больше не интересовало. Моей жене наверняка не было одиноко.

Утомленность легла на плечи, как тяжелое пальто.

Граница зимнего вечера и зимней ночи неразличима.

Захотелось тепла, и я лег спать.

Прошло несколько дней. Квартира моя нагрелась, и теперь, возвращаясь с пятнадцатиградусного мороза домой, я приходил в тепло и уют. Эта огромная разница температур по обе стороны окна держала меня большей частью внутри. Но внутри было скучно, жизнь ограничивалась питьем чая и чтением все тех же газет бесплатных объявлений. Дни наполнялись ожиданием, но ждать я мог только одного – звонка Лены. Последний раз мы виделись больше недели назад. Обычно она звонила ближе к вечеру, но в этот раз звонок раздался в полдень. Она сказала, что сильно простудилась и лежит дома. Выздоровеет – перезвонит.

Я еще не успел как следует огорчиться своему затянувшемуся одиночеству, как снова зазвонил телефон.

Звонил Дима.

– Приезжай вечерком. Погреемся, – сказал он.

Около восьми мы с ним закрылись в его киоске. Дима накрыл привычный стол, включил кассетник и разлил по стопкам лимонную водку.

В киоске было тепло – под стенкой стоял раскрасневшийся электрокамин.

– Знаешь, что с Костей случилось? – после второй стопки спросил Дима.

– В «Ведомостях» читал.

– Он теперь твой должник, – сказал Дима. – Работу он не сделал…

Я махнул рукой.

– Что теперь говорить? Его уже нет… – я говорил осторожно, прислушиваясь к собственным интонациям, боялся услышать в своем голосе фальшь. – И не надо уже ничего…

Дима напряженно посмотрел мне в глаза, облизал языком толстые губы, словно они пересохли. Я на мгновение испугался его взгляда. Показалось вдруг, что Дима что-то знает. С испугу я налил себе внеочередную стопку и выпил ее одним глотком.