Коди Макфейден: Лик смерти

— Смоуки, — представилась я. — Смоуки Барретт. А это Бонни. Мы пока посмотрим, вы уже и так нам помогли.

— Ну, удачи, и, если что надумаете, только скажите.

Джудит улыбнулась, подмигнула и исчезла, как фея, оставив после себя шлейф, сотканный из доброты.

Мы провели в «Клэр» добрых двадцать минут и накупили целую кучу безделушек. Половина из них наверняка будет пылиться в комоде, но зато сколько удовольствия от процесса выбора! Мы расплатились с Джудит, промурлыкали друг другу «до свидания» и вышли, обремененные своей добычей.

Я взглянула на часы.

— Нам пора возвращаться, котенок. Скоро придет тетя Келли.

Бонни улыбнулась и, кивнув, взяла меня за руку. Мы вышли из «Галереи» и шагнули прямо в солнечное калифорнийское лето, словно попали на открытку. Я вспомнила о Джудит и посмотрела на Бонни. Она не видела, что я за ней наблюдаю, и казалась беззаботной, такой, какими и должны быть дети.

Я надела солнцезащитные очки и снова задумалась. Чудесный сегодня день! Впервые за такое долгое время. Быть может, это добрый знак? Я освобожу свой дом от призраков, и жизнь наладится?! Эта мысль убедила меня в правильности моего решения.

Знаю, стоит вернуться к работе — и я сразу же вспомню о том, что нас окружают грабители, насильники, убийцы и маньяки, что они ходят вместе с нами под лазурным небом, так же, как и мы, наслаждаются солнечным теплом, постоянно следят за нами в ожидании своего часа, а неожиданно столкнувшись с кем-нибудь из нас, дрожат как натянутая струна. Так пусть сегодня солнце будет лишь солнцем. И как сказал мне голос во сне: «Мы осколки, но по-прежнему отражаем свет».

Диван в гостиной — потертый, обитый светло-бежевой микрофиброй старый диван, на котором кое-где сохранились следы прошлого: пятна от вина и от чего-то съестного, — держал нас в своих мягких, ласковых объятиях. Сумки с добычей дожидались на видавшем виды красновато-коричневом журнальном столике, тоже отмеченном следами времени. Столик мы покупали вместе с Мэтом. Сейчас полировку уродовали рубцы и царапины. И диван, и столик давно следовало выбросить, но рука не поднималась. Много лет они служили мне верой и правдой, и я была не готова отправить их к праотцам.

— Я кое о чем хочу поговорить с тобой, котенок, — сказала я Бонни.

Она была вся внимание — словно почувствовала в моем голосе неуверенность и раздиравшие меня противоречия. «Я слушаю, — говорили ее глаза. — Я согласна».

Это еще одна проблема, которую я надеялась когда-нибудь оставить в прошлом. И Бонни зачастую обнадеживала меня. От меня требовались все силы, другого выхода у нас не было.

— Я хочу поговорить с тобой о твоей немоте.

Взгляд, еще за секунду до моих слов понимающий, стал тревожным. «Нет, — говорили глаза Бонни, — я не хочу это обсуждать».

— Котенок, — я дотронулась до руки Бонни, — видишь ли, я очень беспокоюсь. Я консультировалась с врачами. Они считают, если ты будешь молчать слишком долго, то можешь навсегда утратить способность говорить. Я все равно буду любить тебя, даже если ты не заговоришь, но это не значит, что я хочу для тебя немоты на всю жизнь.

Бонни скрестила руки, я видела, что в ней происходит какая-то борьба, но какая, было для меня непостижимо. А потом я догадалась.

— Ты не знаешь, как мне объяснить?

Она кивнула: «Да».

Бонни смотрела пристально, сосредоточенно. Затем показала пальцем на свой рот. Пожала плечами. Снова показала на рот. И снова пожала плечами. Я задумалась на секунду.

— Ты не знаешь, почему ты не можешь говорить?

«Да», — кивнула она и подняла палец. Я поняла, что это означало «но» или «подожди». «Я думаю», — указала она на свою голову, и на ее лице отразилась работа мысли.

И снова я на секунду задумалась.

— Ты не знаешь, почему ты не разговариваешь, но ты думаешь об этом? Пытаешься понять причину?

Она испустила облегченный вздох — значит, я попала в точку. Теперь наступила моя очередь волноваться.

— Но, котенок, неужели ты не хочешь, чтобы нам помогли? Давай покажем тебя психиатру…

Бонни испуганно вскочила с дивана и замахала руками: «Нет, ни в коем случае… нет!»

На этот раз я сразу все поняла.

— Хорошо-хорошо. Никаких психиатров, обещаю, — заверила я Бонни, приложив руку к сердцу.

У нее была еще одна причина ненавидеть человека, который убил ее маму, не важно, жив он или мертв. Он работал психиатром, и Бонни знала об этом. Она видела, как он убивал, и вместе с мамой для нее умерло всякое доверие к представителям этой профессии.