Коди Макфейден - Лик смерти

У меня все внутри оборвалось.

— Знаешь что! Кончай! Ты смеешься, что ли?

— Хотелось бы, но… мы должны были предвидеть, что их могут украсть.

— Ладно, поезд ушел. Документов нет. — Я потерла лоб. — Лучше не придумаешь! Я понимаю, Келли, ты занимаешься обработкой данных у Лэнгстромов, но, сделай одолжение, позвони Джонсу и попробуй узнать, сможет ли он дать тебе список агентов и офицеров, которые расследовали это дело.

— Есть!

Я отключилась.

— Плохие новости? — спросил Алан.

— Скверные. — И я передала ему суть разговора.

— И что ты думаешь? Они пропали или украдены?

— Наверняка украдены. Преступник давно все спланировал и манипулирует нами, подкидывает разгадки, когда ему выгодно. Совпадением тут и не пахнет.

— Скорей всего так и есть. Куда теперь?

И только я хотела ответить, как вновь зазвонил телефон.

— Барретт.

— Привет, Смоуки, это Барри. Вы все еще в Мурпарке?

— Уже уезжаем.

— Вот и хорошо. Я узнал кое-что о следователях, которым изначально поручили дело Лэнгстромов. Слушай. Один умер. Поймал пулю пять лет назад. Никаких подробностей. Парень был честный. Что интересно: его напарник уволился два года спустя. Ни с того ни с сего уволился, ему и сорока шести не исполнилось!

— Действительно интересно.

— А будет еще интересней. Я вышел на этого парня. Его зовут Николсон, Дэйв Николсон. Я рассказал ему, что произошло. Он хочет встретиться с тобой. Прямо сейчас.

Я задрожала от волнения.

— Где он живет?

— Именно поэтому я и спрашивал, уехали вы из Мурпарка или нет. Он рядом. Перебрался в Сими-Вэлли, вам по дороге.

Дэвид Николсон, о котором говорил Барри, был отличным полицейским, потомственным. Его дед начинал на восточном побережье в Нью-Йорке, а в шестидесятые переехал на запад вместе с его отцом. Отца убили при исполнении, когда Дэвиду и тринадцати не сравнялось. Николсон стал следователем в очень короткие сроки, и вполне заслуженно. Он славился острым умом, дотошностью, проницательностью, внушал священный трепет. Просто вылитый Алан, только белый.

Но даже такие достоинства не извиняли промахов, допущенных в деле Лэнгстромов.

— По-моему, мы приехали, — сказал Алан и остановил машину у обочины.

Дом находился на окраине Сими-Вэлли, по дороге в Лос-Анджелес, в самом захолустье. Все здания одноэтажные — такие безликие фермерские дома строили в шестидесятые.

Двор Николсона выглядел вполне ухоженным, с бетонной дорожкой. Занавеска на окне, справа от двери, отодвинулась, мелькнуло лицо.

— Он знает, что мы уже здесь, — сказала я.

Мы с Аланом вылезли из машины и направились к дому. Дверь внезапно открылась, и на бетонное крыльцо вышел высокий, более шести футов, крупный, широкоплечий, темноволосый мужчина в джинсах, футболке и босиком. У него было довольно красивое лицо с квадратной челюстью, он выглядел моложе своих пятидесяти пяти лет. Однако его глаза казались безжизненными, совершенно пустыми.

— Мистер Николсон? — спросила я.

— Да, это я. Могу я взглянуть на удостоверения?

Мы с Аланом достали жетоны. Несколько секунд Николсон изучал их — и наши лица. Его пристальный взгляд задержался на моих шрамах, но ненадолго.

— Входите, — наконец пригласил он.

Интерьер дома наводил на мысли о конце шестидесятых — начале семидесятых годов: обшитые деревянными панелями стены и выложенный плиткой камин. Современным здесь был только темный ламинат.

Мы прошли в гостиную. Николсон жестом указал на диван, обитый синим плюшем. Мы сели.

— Хотите что-нибудь… — начал Николсон.

— Нет, сэр.

Он отвернулся и уставился на раздвижную стеклянную дверь, которая вела во двор, тесный, будто сжатый деревянным забором, неухоженный, — газон в запустении, ни единого деревца.

Время шло, а Николсон все молчал, будто забыл про нас.

— Сэр?

— Извините…

Николсон приблизился и сел в видавшее виды кресло, располагавшееся наискосок от дивана. Жуткого зеленого цвета и сильно потертое, выглядело оно очень удобным. С такой добротной мебелью всегда трудно расстаться. Напротив кресла стоял небольшой телевизор, а рядом — складной обеденный стол с микроволновкой. Я вдруг представила, как Дэйв Николсон проводит здесь вечера. Ничего особенного, конечно, но эта картина навевала печаль. Во всей обстановке гостиной чувствовались ожидание и затаенная тоска. Дом показался мне опустевшим, словно его покинула душа.

— Итак, слушайте, — произнес Николсон, прежде чем я открыла рот. — Я расскажу вам то, что собирался рассказать, и даже то, что не собирался. А потом выполню задуманное.