Екатерина Шварцбраун - Куда убегает ваш утренний кофе?

В самом начале существования листа МЦН когда все еще принюхивались друг к другу, Эпс, деликатнейший естествоиспытатель синтетического мескалина, почти посторонний на этом листе, попросил АЧ рассказать о человечности. Если бы он понимал, как раздразнил народ, то никогда бы не осмелился на это. Разумеется, он немедленно огреб по полной сразу ото всех — брутальная МН сообщила ему, что он немедленно должен сделать: пойти на базар, купить анаши и сварить себе молочко покрепче, по рецепту, и употреблять, пока не поймет, куда попал. АЧ сразу послал его на хуй и при этом ещё перепутал с неприятным однофамильцем. Но Эпс и после этого не успокоился, чем вызвал даже симпатию.

И АЧ всё-таки сменил гнев на милость: «Да что мы всё о человечности? — спросил он нас наконец. — Давайте лучше поговорим о человечине! Есть добровольцы с мясом хорошего качества?»

Он называл себя благородным мужем. «Благородный муж» — это звучит довольно смешно, правда? — спрашивал он, не интересуясь ответом. Конечно, ЕП тоже был благородным мужем. Они постоянно пользовались пафосными терминами, и это выглядело (по крайней мере, в моих глазах), глупо и неловко. Я взялась высмеивать эту их «напыщенную серьезность» с чувством превосходства постмодерниста над наивностью модерна. Они угрожали мне, потому что вели себя так, будто знали истину. Так же вела себя моя мама.

Мне казалось, они, так же, как мама и мой муж, требуют, чтобы с ними беспрекословно согласились, покорились и подчинились. Я стремилась развенчать их претензии, поднять на смех и обесценить. Мне казалось, что это у меня неплохо получается, и победа недалеко. АЧ же, вместо того, чтобы отвечать мне, поделился с аудиторией таким наблюдением. Известно, сообщил он, что благородный муж сражается по правилам. Он соблюдает массу условностей в бою. Ожидается, что и его противник точно так же будет соблюдать ритуалы. Каждый из них мог бы победить, воспользовавшись запрещенным приемом. Но победа в поединке — для благородных соперников это не самое главное. Даже олени соблюдают правила и дерутся своими опасными рогами не в полную силу — иначе они просто перебили бы друг друга, вместо того, чтобы определить свои места в иерархии. Иерархия важнее любой победы. Женщина об этом не имеет никакого понятия. Она думает, что в поединке самое главное — победить любой ценой. Поэтому она жестока, беспощадна, и пользуется любыми, самыми подлым приемами. Таким образом, как противник, она имеет преимущество в бою.

Меня очень задели эти обвинения в низости и подлости, но я бы отрицала это до последнего, если бы кто-нибудь сказал. Подлость и низость — это были мамины понятия. Я попала. Меня атаковали со стороны идеального. Насмешка была против этого слабоватым оружием. Враг был внутри меня — несмотря на все мои протесты, меня воспитали в почтении к принципам.

АЧ, как и МВ со своей женой ЮФ, был кроулеанцем, и хотя я тогда понятия не имела, что это, быстро заметила, что все они поклоняются воле, сильной воле. Прямо этого не говорили, но, кажется, каждый из них считал, что воспитывает свою волю и побеждает постольку, поскольку ее проявляет. Это был один из маминых идолов — сила воли — и поэтому идея была чрезвычайно привлекательна для меня помимо моего сознательного желания. Телемиткой мама не была, она скорее восхищалась христианской добродетелью самоограничения, которую я и приписывала «людям с силой воли». Тогда заметить такие нюансы я не могла, а только предательски ощущала настоящую крутость наших телемитов. Они очень серьезно говорили о дисциплине. Смысл был в том, что человек должен жестко подчинять себя дисциплине, и тогда он существенно превзойдет безвольного, которого влекут во все стороны его аффекты. Я же ненавидела дисциплину и разговоры о ней — меня всегда подчиняли дисциплине из-под палки. Конечно, будучи взрослым человеком с разными обязанностями я подчиняла себя какой-то дисциплине, но моя мама столько говорила об удовольствии «преодолеть себя», что я просто ненавидела такие удовольствия. Экстремизм тоже был против дисциплины. И я не была готова наткнуться на старые мамины принципы у молодых людей, моих ровесников.

В глубине души я знала, что у меня на самом деле «слабая воля», поэтому они имеют основание чувствовать превосходство надо мной. Что у меня слабая воля, мне твердо внушили в детстве — каждый раз, когда я не выполняла то, что обещала — это было из-за моей слабой воли. Так объясняла мама. В некотором смысле она была права: если бы у меня была сильная воля, я бы просто наотрез отказалась давать такие обещания, которые не хочу выполнять. Я же нехотя обещала и всячески избегала делать. Я всегда ощущала разлад между правильностью — и самой собой. Я делала «как правильно» только по принуждению и ощущала себя закоренелой и нераскаявшейся преступницей. Я не ощущала своими те представления о правильном, которые мне внушали, и с детства привыкла к образу себя: плохой девочки, нарушительницы, лживой и безвольной. Этот образ был отчасти переработан в экстремистский бунт против системы.