Эрик Ластбадер - Кайсё

Он постучал в дверь, ее открыла молодая женщина, коренастая, просто одетая, с густой гривой черных волос, которые она завила в модном, но непривлекательном стиле.

— Да? — спросила она, разглядывая его из-за толстой двери.

Нанги поклонился, передал ей визитную карточку, одну из дюжины различных карточек, которые он периодически заказывал на разные имена и профессии. Такие набеги инкогнито стали за многие годы неотъемлемой частью его жизни. Он обнаружил, что очень часто можно получить ценную информацию, спрятавшись за маску другой, анонимной личности.

«Это действительно удивительно, — думал Нанги, дожидаясь ответа от молодой женщины. — То, что люди никогда не скажут Тандзану Нанги, председателю крупного кэйрэцу, они готовы доверить торговцу продуктами, механику или слесарю, любому, кто, по их мнению, стоит ниже них на общественной лестнице».

Сегодня утром он выступал как Сейдзо Абе, представитель министерства по жилищному строительству, якобы делающий обход зданий этого района, которым больше двадцати лет. Это была очень правдоподобная версия, дававшая ему почти мгновенный доступ в дом.

Его провели в маленькое овальное фойе с центральной лестницей и хрустальной люстрой. Преобладающими цветами были ярко-коричневый и густой желтый. Полосатая мраморная консоль поддерживала чашу с букетом свежих цветов, выращенных в это время года в оранжерее. Молодая женщина взяла его ботинки и провела в прихожую, стены которой были выложены панелями из вишневого дерева. С правой стороны было открыто несколько небольших дверей. Дальше Нанги увидел библиотеку с книжными полками от пола до потолка, хрустальной люстрой, уменьшенным вариантом люстры в фойе.

Молодая женщина жестом предложила ему войти. На полу лежал вытертый персидский ковер. С правой стороны стояла пара стульев, обшитых материей, с высокими спинками. Напротив них разместилась обитая бархатом софа. Вдоль противоположной стены располагался стеклянный шкаф, в который был помещен замечательный манекен с доспехами самурая начала XVII века. Рядом находился французский секретер, и каждый, кто садился на стул за столом секретера, мог видеть беспрепятственно этого самурая.

Оставшись один, Нанги огляделся вокруг. Это, без сомнения, была комната организованного, эрудированного ученого, который продумывал роль каждого элемента в жизни.

— Я вижу по вашей карточке, что вы изменили свою профессию.

Нанги вздрогнул, услышав мягкий женский голос, звучавший слева от него. Он повернулся.

— Простите?

— И не к лучшему, я могла бы добавить.

Он наклонился вперед, его лоб покрылся морщинами от напряжения мысли. Он знал этот голос, но был уверен, что не слышал его довольно долгое время.

— Итак, чего вы ждете? — продолжал женский голос. — Я приготовлю чай.

Нанги прохромал к стульям с высокими спинками. Когда он обогнул их, то заметил, что на том стуле, который был ближе к нему, сидела маленькая, аристократически выглядевшая женщина с бледной, просвечивающей кожей, плоскими скулами и черными жгучими продолговатыми глазами. Только потому, что он знал ее, он мог определить, что ей только что перевалило за семьдесят.

— Кисоко! — воскликнул он, не в силах скрыть удивления. — Я мог представить любого, но не вас, на этом месте.

— Я обнаружила, что часто реальный мир может быть удивительно похож на изображенный в «Алисе в Стране чудес»! — Послышался шелест тяжелой шелковой парчи, когда она сделала движение рукой и широкий рукав кимоно скользнул по ее фарфоровой коже. На груди и верхних частях рукавов кимоно художник рассыпал розовые, белые и коралловые цветы вишни, сорванные синим ветром.

Кисоко сохранила все очарование, которым она обладала много лет тому назад. Нанги был снова пронзен с ног до головы вспыхнувшим в нем желанием, как это было, когда он впервые увидел се десятки лет назад. Как он хотел бы узнать ее в великолепии се юности. Рот с полными губами бантиком, таивший скрытые обещания, простодушные глаза, в которых затаился огонь, точность и сдержанность движений, говорящие явно об изяществе и уме, — все это оставалось таким же, как он помнил. Но конечная привлекательность ее слегка асимметричного лица была в ее едва уловимом намеке на терпимость, снисхождение и благословение.

Часто Нанги, ворочаясь с боку на бок в лучах утреннего света, падающего на него через прозрачные занавески, представлял ее себе в виде католической монашки. Эта его тайная фантазия прошедших лет была для него запретной, но невыразимо прекрасной.