Эрик Ластбадер - Шань

Геначев любил ночь. Ночь, — нередко говаривал он, — мирное время, Михаил, и самое подходящее для работы. Только ночью можно отвлечься от суеты и помечтать.

Карелин тоже предпочитал ночь дню, но по другой причине. Для него ночь была временем слушать. В полумраке кремлевских коридоров внимательный слушатель мог различить негромкий шум таинственных машин, сплетающих паутину власти. Машин, неутомимо трудившихся двадцать четыре часа в сутки, триста шестьдесят пять дней в году. Геначев, который терпеть не мог всевозможные клише, тем не менее, сам любил повторять одно: На земном шаре всегда где-то день, а значит, нельзя сидеть, сложа руки.

Ночь, как хорошо знал на собственном опыте Карелин, самое плодотворное время для политиков. Именно ночью в недрах чудовищного аппарата власти закручивались запутанные узлы интриг, строились заговоры, оказывались и оплачивались услуги — большие и маленькие. Под покровом темноты коррупция, ставшая бичом советской политической системы, приобретала поистине грандиозный размах.

Селена.

Вновь и вновь это слово приходило ему на ум.

Сигнал к действию. Получив его, он стал запрашивать более подробные разъяснения. В этом не было никакой нужды. Задание было сформулировано давно, все случайности учтены, цель предельно ясна.

И все же...

Так много воды утекло с тех пор, как это задание в качестве возможного варианта впервые было поставлено перед ним. Столько изменилось за долгие годы, проведенные во мраке. Ночью ему доставляло удовольствие смотреть на окружающий мир через окна самых разные, но больше всего через окно его собственной квартиры, выходящее на улицу Горького. Там, прислушиваясь к сонному храпу жены, доносившемуся из соседней комнаты, он погружался в свой мир, пробуждавшийся в эти ночные часы. Мир, где бал правили ложь и предательство, где рыскали остроглазые ищейки, обнюхивающие глубокие норы в поисках зарытых в них тайн.

Карелин любил огни ночной Москвы, мерцающие в полумраке, точно свет далеких звезд. Из этих огней, как из извилин на потолке своей кремлевской спальни, он создавал свой собственный мир.

Он давно уже понял, что у каждого человека должна быть своя родина. Чувствуя себя едва ли не на всем протяжении своей жизни обделенным в этом отношении, он с необычайной серьезностью играл сам с собой в придуманную им игру. В то время, когда жители Москвы сладко спали в своих теплых постелях, он из мрака и нитей горящих фонарей, протянувшихся вдоль улиц огромного города, творил удивительную, принадлежащую ему одному страну. Словно граф Дракула, Карелин ночью пробуждался ото сна, навеянного серой, отвратительной повседневностью, и вел свою собственную, не похожую ни на чью жизнь.

Так было, пока радиограмма, состоявшая из одного-единственного слова Селена, не изменила все.

Он был обучен лгать, притворяться, выжидать. Брать, пользуясь мраком ночи, то, что не принадлежало ему, и передавать это на другой конец земного шара. А еще он был обучен убивать.

С кряхтением Карелин вылез из кровати. Босиком прошлепал в ванную, включил холодную воду и сунул голову под струю.

Отфыркиваясь, он вытерся и, перебросив полотенце через плечо, взглянул на часы. Они показывали тридцать пять минут четвертого. Геначев все еще был на проводе с Вашингтоном. Карелин не сомневался в этом, так как знал, что, закончив разговор, генсек тут же поспешит растормошить своего ближайшего советника.

Выглянув в окно, Карелин увидел маковки собора Василия Блаженного, бледно-золотистые в свете фонарей. Однако не величественная красота шедевра русского зодчества волновала его в эту минуту, а тревожные мысли, в которых неизменно присутствовало имя Селена. Да, приказ, закодированный в этом слове, означал серьезные изменения. Однако не меньшим потрясением для Карелина стало известие о том, что человек, отдавший это распоряжение, погиб.

Хуже всего было то, что именно с этим человеком и только с ним поддерживал связь Михаил Карелин. Лишившись единственной ниточки, он оказался в полной изоляции. С кем ему теперь следовало бы установить контакт? В организации, с которой он был связан, засел шпион. Шпион, занявший такое положение, что связаться с кем-либо другим за его спиной представлялось совершенно невозможным.

Некоторое, правда весьма недолгое, время Карелии раздумывал о том, не лучше ли для него будет попросту выйти из игры. Однако, хотя и будучи рожденным в России, он не испытывал особой любви к ней. Только его работа делала для него существование в этой стране более или менее сносным. Поняв это, он увидел, что у него нет выбора и что он по-прежнему должен разыгрывать роль ищейки, если не хочет превратиться в живой труп.