Эрик Ластбадер - Белый ниндзя

— Он переметнулся к Марико? — спросил Нанги. Атоко кивнула. — На какое-то время. Потом опять вернулся ко мне. Так и метался между нами, а мы об этом первое время даже не подозревали. Под конец, я думаю, он начал думать, что любит Марико, но было уже поздно: мы с ней совсем рассорились. — В глазах девушки стояли слезы, и она уже не смотрела на себя в зеркало. — Бедная Марико! Она была такая славная девушка. Она не заслужила... Черт бы подрал всю эту жизнь!

Нанги и Томи обменялись взглядами, и Томи подошла к Атоко, которая разрыдалась окончательно.

— Все нормально, — сказала наконец Атоко. Она взяла несколько бумажных салфеток и начала промокать лицо. — О черт, как я выйду на сцену в таком виде? — Она снова заплакала. — Я думала, что выплакала свое горе.

Нанги подождал немного, затем снова обратился к ней: — Не могли бы вы что-нибудь сказать о человеке на этой фотографии?

Атоко пожала плечами:

— Что можно сказать? Он был очень богат и любил обманывать жену. У меня было впечатление, что он отирается возле нас из-за нашей молодости. Я ему скоро надоела. Но с Марико, я думаю, дело обстояло несколько иначе.

— Иначе в каком смысле? — переспросила Томи.

— Я уже говорила: он начал думать, что любит ее.

— Как вы думаете, не мог ли он ради нее пойти на все? — спросил внезапно Нанги.

Руки Атоко, накладывавшие грим, остановились. Она уставилась в зеркало, будто в прошлое. Потом в глазах вновь появилось осмысленное выражение.

— Знаете, самое смешное, что он все время рассказывал мне про свою жену, когда был со мной. Но ради НЕЕ, я думаю, он пошел бы на все.

— Он здесь был в ночь убийства Марико? — спросила Томи.

Атоко отвела взгляд, затем наконец кивнула:

— Я солгала в прошлый раз. Мне... было стыдно, что наша дружба с Марико так по-глупому оборвалась. И я... не хотела, чтобы об этом кто-либо знал. — Девушка глубоко вздохнула. — Но что тут говорить? Был он здесь в ту ночь. И у него было свидание с Марико. Я видела его, как он, бледный как смерть, выбегал из ее гримерной. А потом слышала, как его рвало на улице у выхода. Вот тогда я и пошла в комнату Марико и... обнаружила ее. — Она отвернулась от них, закусив губу. — Мне надо было сказать правду с самого начала. — Ее глаза встретились в зеркале с глазами Томи. — Я не такая уж плохая девушка.

Глаза Жюстины смотрели, не мигая, в светящиеся глаза Сендзина. Это было все равно что смотреть в ночное небо, усыпанное звездами, по которому мелькали тени, полные скрытых смыслов, понимание которых зависит от вашего воображения.

Тао-Тао, и не только это, а еще и страшная магия дорокудзая сошлись в этих глазах. Она не могла этого знать, но если бы и знала, то все равно не поняла бы.

Приемный сын Ахо-сан сейчас делал с Жюстиной то, что он делал со всеми женщинами, попадавшими под его чары, что он делал даже с д-ром Муку, прежде чем сунул ему в глаз начиненную фосфором сигарету, — а именно: он высасывал из нее жизнь, отыскивая в ее сознании ключик к ней: ее тайные страхи, унизительные слабости.

Вырванная из времени колдовством Сендзина, Жюстина смотрела на свою жизнь как бы со стороны: примерно так, как Николас рассматривал свою, находясь на операционном столе.

И теперь она вся была во власти Сендзина, как Николас был во власти орудующего скальпелем Ханами, когда тот удалял опухоль.

— Где твой муж хранит шкатулку, Жюстина? — голос его, как шелковый кнут, понуждал ее отвечать. — Ту, в которой спрятаны изумруды?

Жюстина знала — или, во всяком случае, помнила — как Николас вбежал в дом, вернувшись из больницы, и первым делом помчался к тому месту, где была спрятана шкатулка. Помнила его вздох облегчения, когда он открыл ее. Как такое можно забыть? Но ЧТО-ТО она действительно не помнила. Что-то забыла.

— Я провожу, — услышала Жюстина собственный голос. — Пойдем. — Когда она взяла его за руку, чтобы вести, ее тело наполнилось такой энергией, что даже зубы застучали.

Она указала место в спортзале Николаса, указала, как сдвинуть тумбу, закрывающую люк, как достать шкатулку. Описала в точности, как Николас это делал... Что же такое выскочило из ее памяти?

Сендзин поднес шкатулку к свету, чувствуя, как дрожат его руки. Наконец-то, думал он, изумруды мои! Последнее звено между ним и Вечностью, которое он искал почти всю свою жизнь. Во всяком случае, с того момента, как узнал об их мистической силе.

Он открыл шкатулку и чертыхнулся: шесть изумрудов, только шесть! Куда делись еще девять? Его руки судорожно рвали темно-синий бархат, выстилающий дно. Шести изумрудов не только мало для дела, но ими просто опасно владеть: шесть — число роковое. Но не для него. Он выгреб изумруды, бросил пустую шкатулку в тайник.