Эрик Ластбадер - Белый ниндзя

— Его работа отнимает у него много сил и времени, — объяснила Жюстина, чувствуя внезапное раздражение от того, что приходится оправдывать поведение Николаса перед незнакомцем. Ох уж эта японская любезность!

— Конечно, — сказал Сендзин. — Жизнь полна несовершенств. Надо уметь идти на жертвы. — Он пожал плечами. — Я понимаю.

Жюстина опять не выдержала.

— Интересно, что у вас такое в глазах? — Она сама поразилась своей смелости: задавать такие вопросы совершенно незнакомому человеку! Просто удивительно, какой черт ее дернул за язык?

Сендзин посмотрел ей прямо в лицо.

— Что вы имеете а виду?

Жюстина мгновение поколебалась, но поняла, что остановиться уже не может. Она почувствовала в душе какую-то странную легкость.

— Я вам уже сделала комплимент относительно вашего английского. Но я полагаю, что вы чувствуете себя как дома в любом языке. Я вижу это по каждому вашему движению. Просто фантастика, до чего вы мне напоминаете мужа!

— Спасибо, но, я думаю, это просто игра воображения, — сказал Сендзин, подпустив в высказывание бездну учтивости. Так учтивы могут быть только японцы.

В свете угасающего дня его точеное лицо напоминало лицо статуи забытого героя. Что-то в нем было необычайно меланхолическое, тронувшее сердце Жюстины. Почему-то ей показалось, что он много перенес в жизни.

— В Америке, — сказала она, — люди никогда не принимают неприятную ситуацию как должное. С ней борются и ее преодолевают.

— Неприятности, миссис Линнер, — неотъемлемая часть жизни. Японцы это очень хорошо понимают. Пожалуй, правильнее было бы сказать, не жизни, а существования. А если выразиться еще точнее, то ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО СУЩЕСТВОВАНИЯ. Под неприятностями я подразумеваю боль. Но без боли, миссис Линнер, не бывает наслаждения, не бывает экстаза: ведь тогда не с чем было бы наслаждение и экстаз сравнивать. Понимаете? — Он улыбался, но уже немного по-другому: уверенной улыбкой знающего мир человека.

— Но и не только поэтому, миссис Линнер, я так ценю боль. Из моего рассуждения вытекает, что боль — сама по себе наслаждение, дающее выход эмоциям получше всякого экстаза. Не верите? Но это можно доказать только на примере.

Уже несколько встревоженная, Жюстина спросила:

— Что вы такое говорите, м-р Омукэ?

Велосипедист отвесил ей небольшой поклон.

— Называйте меня Сендзином, — сказал он, беря ее за руку истинно американским жестом. — Ведь мы уже достаточно друг друга знаем, чтобы перейти на ты, не так ли, Жюстина?

— Я был вне? — спрашивал Николас. — Вы меня выводили на волю?

— Ты там был, — ответил Канзацу. — Был.

— И Вы тоже были со мной, я знаю. Только я потом Вас потерял.

— Ты был один, Николас, — сказал Канзацу. — Ты и сейчас один.

— Не понимаю.

Они сидели в простой каменной хижине, которую Канзацу назвал монастырем, в кругу света, отбрасываемого несколькими толстыми церковными свечами. Этот казавшийся очень древним свет, вместе с запахом растопившегося воска, сообщал всему в хижине удивительную объемность.

— Помнишь, сколько раз ты приходил в этот мой приют на Черном Жандарме?

— И что, я все время точно так же срывался со скалы? — спросил Николас. — И точно так же летел в пропасть?

— Круги, распространяющиеся по воде, но никогда не достигающие берега, — сказал Канзацу, — вот что такое время.

— Я перестал держаться, — сказал Николас. — В какой-то момент времени я перестал держаться.

— Но не упал, как того боялся, — сказал Канзацу.

— Точно, не упал, — согласился Николас, сам удивляясь странности своего голоса. — Я повис в Пустоте над пропастью, которая так страшила меня. Везде вокруг меня был Черный Жандарм: и вверху, и внизу. Я был отделен от него, и в то же время я был его частью. Вроде как бы летал.

— Или висел, презрев закон всемирного тяготения.

— Что со мной было, сэнсэй? Пожалуйста, скажите. Я сгораю от нетерпения, желая услышать объяснение этому чуду.

— Сам найди ответ, Николас. Мой ответ никогда не удовлетворит тебя. Сам думай.

— Я нашел...

— Продолжай.

— Я нашел Тьму.

— Да, именно ее я посылал тебя искать зимой 1963 года.

— А вместо Тьмы я столкнулся с Сайго. Это было в Кумамото.

— Забудь про быка, Николас. Он не существует. Я посылал тебя в Кумамото, чтобы ты столкнулся с самим собой.

— Не надо! — закричал Николас. Сквозь тьму проступал свет, и то, что открывалось его взору, было отвратительно.

— Думай о Тьме, — продолжал Канзацу. — Есть только один Закон, есть только один Путь. Ты отдал себя во власть Тьмы, и она защитила тебя. А ты ее боялся всю свою жизнь. Ты знал ее власть, Николас, но предпочитал отворачивать от нее свое лицо.