Эрик Ластбадер - Черное сердце

Он не ответил. Дыхание его было тяжелым и прерывистым.

— Ты говорил во сне.

— Что я сказал? — Его окатило холодом.

— Ты назвал чье-то имя.

— О Господи! Неужели Бобби?

— Кто такая Тиса?

— Я не знаю, — солгал он.

Киеу сидел по-турецки на коврике в центре комнаты и изучал только что составленный им гороскоп. Хотя Преа Моа Пандитто и был категорически против гороскопов, для Киеу существовала связь между буддистскими учениями и астрологией, и связь крепкая. И буддизм, и астрология были для него не учениями, а образом жизни, этот образ жизни он не только не подвергал сомнению — он о нем просто не задумывался. Жил, и все. В нем он видел последовательность времен и место каждого конкретного существа в этой последовательности, его особую нишу. Дом.

Когда он был у красных кхмеров, то вынужден был от всего этого отказаться. Для них что буддистские монахи, что проститутки, что астрологи — все были отбросами общества, «паразитами». И пока он был у красных кхмеров, он должен был разделять из воззрения.

Аспекты, влияния, «дома»... На первый взгляд все эти элементы казались не связанными между собой. Но чем дольше он изучал таблицу, тем яснее видел, что эта связь существует. Как будто событиями управляли какие-то невидимые силы. И пусть он видел лишь намек, если намек верен, он должен будет предпринять самостоятельные действия.

Во всем, кроме этого, Киеу беспрекословно подчинялся Макоумеру. Он полагался на него безоговорочно. Но мир астрологии — это было нечто иное. Макоумер его не понимал, а в областях, где он ничего не понимал, он не мог действовать.

Киеу отложил ручку и бумагу, закрыл глаза. Он чувствовал атмосферу дома, она была для него живой, и в этом живом дыхании дома он ощущал чью-то боль — то было одиночество Джой. Да, весь дом держался на ней, но, как Киеу видел, они с Макоумером редко бывали в чем-нибудь едины. Они вообще редко соприкасались душами. Ее одиночество и печаль казались Киеу жестокими и несправедливыми, как казалось ему жестоким и несправедливым его собственное детство. Его рука начала дрожать — совсем так, как дрожала рука в кошмарах, когда в них являлась Малис. В кошмарах, лишавших его сна.

На нем была просторная черная хлопчатобумажная рубашка и штаны, которые держались на продернутом в пояс шнурке. Обуви на ногах не было. Форма красных кхмеров. И хотя ее с тех пор многократно стирали, казалось, она все еще хранила запах тех дней огня и смерти в Камбодже — никакие стиральные порошки не могли уничтожить эту вонь.

И все же он отказывался выбрасывать эти тряпки. Более того, в определенных ситуациях предпочитал надевать именно их. Как ни странно, в них он обретал какую-то темную силу, помогавшую ему выдерживать те дни и ночи, когда его терзали кошмары воспоминаний.

А порою, открывая нижний ящик комода и обнаружив там выстиранный и аккуратно сложенный наряд, он задавал себе вопрос: откуда он? Кому принадлежит? И с трудом вспоминал, что именно ему.

Он сидел в самом центре помещения подвального этажа. «Я ищу убежища в Будде», — начал он ритуальное песнопение, настраиваясь на голос вселенной и немигающим взором глядя на маленького бронзового Будду, окруженного двенадцатью тонкими благовонными свечами. Они медленно тлели, и дымок от них тянулся прямо вверх, словно пальцы, указывающие Путь. Он скользил подлинному извилистому коридору памяти, связывающему его с прошедшими столетиями. Он видел себя мысленным взором: черный ворон, горящая земля, реки крови, карканье, низвергавшееся с небес. Он превращался в рыбу в ручье, в тигра в густом кустарнике, в змея, свернувшегося у старого пня. И деревом стал он, травою, растущей у его корней, горячим ветром, шелестящим в листве. А потом он стал никем и ничем, он стал свободно парящим, лишенным «эго» святым.

Но это состояние длилось недолго. Малис! Его глаза распахнулись, и он вскочил. Ноги словно налились свинцом — он почувствовал это, когда шел к секретеру из розового дерева. Дверца его держалась на хитром замке из меди. Он снял с шеи маленький медный ключик на шнурке, вставил в замок, открыл.

Достал из секретера стальной инструмент с обтянутой кожей рукояткой. Этот инструмент, примерно в фут длиной, был круглым, к рукоятке прикреплена кожаная петля. Киеу продел в нее руку, крепко обхватил рукоятку — она была сделана по руке, словно ратная рукавица. И он почувствовал спокойствие, которое должно было прийти к нему с молитвой, но не пришло.