Эрик Ластбадер - Черное сердце

— Да, — ответил он, хотя так ничего и не понял. Но это не имело ровным счетом никакого значения, как и то, что он никогда не сможет этого понять.

— Хорошо, — будничным тоном произнес Киеу. — Сейчас я пойду к себе в комнату: надо совершить определенный ритуал, вознести молитвы. Когда ты услышишь, что я кончил молиться, приготовься. Я встану в дверном проеме — я зажгу свет в коридоре, и ты увидишь просто силуэт, ничего более. Так тебе будет легче: ты не будешь видеть мое лицо. Просто поднимешь руку и нажмешь на курок. Вот и все. Ничего сложного. Выстрел, и все кончится.

Киеу направился к двери. Услышав за спиной сдавленное мычание, он обернулся:

— Да?

— Прощай, Киеу.

— Прощай, mon vieux [27].

И вскоре до Эллиота донеслось пение Киеу: его брат молился. Эллиот слышал его голос очень отчетливо, казалось, голос бродит кругами по пустому дому, озирается в сумерках, прощается с жизнью. Жаль, что Киеу оставил меня здесь одного, подумал Эллиот, а потом даже обрадовался: ему поручено очень ответственное дело. Значит, он чего-то стоит, что-то из себя представляет. Из всех живущих на земле Киеу выбрал именно его. Потому что они ближе, чем родные братья. Эллиот всегда мечтал о брате и никогда не считал Киеу таковым. Он только сейчас понял, что такое брат. Эллиота переполняли чувства, ему хотелось и плакать, и радоваться.

Он чувствовал себя живым.

Пение продолжалось, и Эллиоту показалось, что он ощущает запах благовоний. Как же он прежде ненавидел этот запах! И как теперь любит. Он явственно видел обнаженного Киеу, преклонившего колена перед статуэткой Будды.

Пистолет оттягивал руку, между пальцами и теплой рифленой рукоятью уже образовалась тонкая пленка пота. Он хотел перехватить пистолет в другую руку и вытереть потную ладонь, но боялся, что пропустит момент, когда Киеу закончит молитвы и не успеет сделать все так, как хочет брат. Он не мог рисковать, слишком ответственная на него возложена миссия.

На глаза наворачивались слезы. Может, от дыма благовоний? — подумал Эллиот. Он постоянно моргал, чтобы ничто не мешало ему отчетливо видеть дверной проем. Казалось, он очутился один в ночи, в тихой безветренной ночи. Но это была живая ночь, он чувствовал ее дыхание, ее пульс. И он не был одинок. С ним Киеу, и Эллиот чувствует себя сильнее и увереннее. Боль брата — моя боль. Мой брат, думал он. Мой брат.

Пение прекратилось.

Внезапное вторжение. По их мнению, в этом ему не было равных. Так они сказали, когда брали его на работу. А взяли его потому, что он был сыном Луиса Ричтера. Шесть дней они гоняли его по программе тестов и в конце концов определили его будущую специальность.

Через тринадцать месяцев, в день выпуска из Майнза, этот вывод подтвердил сам Джинсоку.

— Мой юный друг, — сказал тогда старик, — у тебя нюх норной собаки. Тебя спустят с поводка, и ты помчишься по подземному лабиринту, загоняя для них добычу. Ты сумеешь обнаружить то, что требуется, и тебя будет ждать успех там, где все остальные окажутся бессильны. Но есть и обратная сторона медали: чем лучше ты будешь выполнять свою работу, тем больше они будут взваливать на тебя. На тебя повесят большинство операций. Физически это не будет представлять для тебя проблем. Меня тревожит эмоциональная сторона твоей работы. То, что я тебе сейчас скажу, должно остаться между нами, эта информация не для них. Ты будешь испытывать страшное давление. Слушай меня и, пожалуйста, не перебивай. Сейчас ты вряд ли меня поймешь, поэтому просто запоминай — придет время, и ты вспомнишь мои слова. Выходи из игры до того, как сломаешься под нагрузкой. У меня нет ни малейшего желания навещать тебя в психушке. Я и так потратил на тебя очень много сил и времени.

Приступив к операции по внезапному проникновению на территорию противника, Трейси вспоминал слова Джинсоку. Проникновение на территорию противника. Это то, что он делает лучше всего. Или по крайней мере делал. Он вовремя вспомнил совет Джинсоку и вышел из игры. А сейчас ему предстояло сделать это в последний раз.

Греймерси-парк — вот эти два квартала на Двенадцатой улице. Место тихое. Тем, кто здесь живет, нравится тишина. В самом парке, за черной металлической изгородью, было уже темно. Проехали две машины. По тротуару медленно брела парочка, упиваясь тишиной и свежим воздухом, столь редкими в Нью-Йорке.

Одетый в темное Трейси тащился за влюбленными, их обнявшиеся фигуры представляли собой идеальный экран, надежно защищавший его от любопытных взглядов.