Эрик Ластбадер - Черное сердце

Киеу шел за ними до самого ресторана. Там он их оставил и отправился на угол, к ближайшему телефону-автомату. Этот автомат был сломан, ему пришлось перейти на другую сторону. Он набрал номер Макоумера, рассказал о том, что произошло.

— Она вступила с ним в контакт, это несомненно.

На другом конце молчали. Киеу ничего не чувствовал, он был лишь сосудом, который примет любое содержимое.

— Мне это не нравится, — сказал он.

— Мне тоже, — голос Макоумера гудел в трубке. — Наверняка Атертон совершил какую-то грубейшую ошибку. Видимо, она была в доме, когда он звонил Эллиоту. Но не стоит по этому поводу беспокоиться.

Отнять чужую жизнь — любую жизнь — это был грех. И потому он подумал о Малис. И, чтобы защититься, инстинктивно прибегнул к методу, которому обучил его когда-то Преа Моа Пандитто. Теперь этот метод для него был так естественен, словно он впитал его с молоком матери: он обратил свой взор внутрь себя.

— Что-то надо предпринять, — произнес Макоумер. В голосе его не было ни грамма нерешительности, напротив, твердая убежденность. — Наша безопасность под угрозой, и мы вправе предполагать худшее. Ты согласен, Киеу? В конце концов, ты — мой сын.

— Да, отец, — Киеу никогда бы не пришло в голову подвергнуть сомнению решения своего названного отца. — Совершенно очевидно, мисс Кристиан что-то узнала. Что именно, мы определить не сможем, если она не отправится к нему в квартиру, а этого мы предсказать не в состоянии.

— У тебя портативный приемник с собой?

— Да. И где бы они в квартире ни находились, я все равно услышу каждый звук.

— Я поступил правильно, приказав тебе не спускать с Эллиота глаз, — на этот раз Киеу уловил в голосе Макоумера какой-то намек на чувства. — Но хорошо бы, чтобы я оказался не прав.

— Макоумер немного помолчал, потом спросил: — За что он меня так не любит, Киеу?

— Я не знаю, отец.

— Но ведь сын должен любить своего отца, не так ли?

— Это его долг.

— Я же его люблю. Неужели он не понимает этого? Я действительно люблю его.

— Я знаю, — в голосе Киеу прозвучала печаль, он ничего не мог с собой поделать. — Он — ваша плоть и кровь.

— Да, моя плоть и кровь... Но я не могу доверять ему так, как доверяю тебе.

— Благодарю, отец.

В трубке послышались какие-то помехи, мелодия, потом все исчезло.

— Ее надо остановить, — переждав помехи, сказал Макоумер. — У нас нет иного выбора. Накажи ее, наказание должно быть максимальным, — он не мог, точнее, не должен был произносить этот военный термин: когда он впервые применил его, Киеу пришлось переспрашивать. Но теперь Киеу уже знал его значение.

Он повернулся и глянул на вход в ресторан.

— Хорошо, отец, — ответил он и склонил голову.

Кэтлин издала тонкий ноющий звук. Теперь она превратилась в марионетку на веревочке, которую держал обладатель этих демонических глаз.

В тот долгий миг, что она смотрела в эти глаза, она успела разглядеть в них невозможное. В их глубине она увидела зло, мучительные ночные кошмары, сверкающие на солнце черепа, трупы, истекающие кровью. Она увидела сгоравших заживо детей, и матерей, прыгающих за ними в пылающий ад. Она видела насилие, садизм, террор и страх.

И теперь она знала, кто держит ниточку ее жизни, правда нахлынула на нее, пробилась сквозь барьер сковавшего разум животного ужаса.

Это был камбоджиец. Ошибки быть не могло. И на мгновение она вдруг подумала: как ее могло привлечь это лицо, это тело? Теперь она чувствовала только отвращение и страх, будто она смотрела в лицо самой смерти.

Это было невыносимо. Она закричала и заметила, как сверкнула в солнечном свете какая-то стальная штука. Блеск был настолько чудовищен и нестерпим, что мышцы, сдерживавшие прямую кишку, непроизвольно разжались, и она сама почувствовала гадкий запах. Что ж, по крайней мере, я еще жива, успела мелькнуть мысль.

Стальная плеть вновь вспыхнула на свету, но теперь вокруг нее сомкнулась тьма, и с этой тьмой обрушилась на Кэтлин боль, с которой ничто не могло сравниться. Это был ожог такой силы, словно она попала в пылающее солнечное ядро.

Кэтлин упала на спину, кожа ее разорвалась, хлынула кровь. Ее кровь. Рот открылся, и Кэтлин исторгнула пищу, которая ей уже никогда не понадобится. А обжигающие удары все продолжались и продолжались, пока Кэтлин не отказалась их воспринимать и не заблокировала все нервопроводящие пути. Не осталось ничего, кроме плавающих в бесконечном пространстве серых точек, но и они удалялись с какой-то завораживающей медлительностью.