Эрик Ластбадер - Черный клинок

- Нет, не будем придумывать, - твердо сказал Хэм. Солнечный свет накатывался с палубы волнами, отчего у него слегка кружилась голова, и ему захотелось спрятаться от пристального отцовского взгляда. - Никаких компромиссов, никаких сделок. Вас можно остановить единственным путем, и я пойду к главному прокурору и принесу ему улики.

- Не будь идиотом, Хэм. Никуда не ходи с этими фотографиями. Объекты съемок сгорели в крематории, а когда ты передашь мне негативы и все копии, которые ты напечатал, то и улик больше не останется.

Хэм с грохотом стукнул кулаком по столу.

- Нет, отец! Улики не исчезнут. Они никуда не денутся, пока существует эта поганая клиника.

- Не кипятись, сынок. Злость до добра не доведет.

- Не мели чепуху, - не сдержавшись, перебил его Хэм. - Можешь вешать лапшу на уши любому на выбор, только не мне. Во всяком случае, больше не будешь. - Он встал и пошел к элетрокабестану для выбирания якоря. - Нам пора возвращаться к причалу.

- Никуда мы не тронемся с якоря, - угрожающе произнес Торнберг, - пока не решим этот вопрос в мою пользу.

- Ты уже все сказал, больше тебе говорить нечего, - бросил Хэм, обернувшись через плечо.

- Если только подойдешь к кабестану, я пальну из этой штуки.

Хэм резко повернулся, скосив глаза на открытую дверь рубки, где сидел за камбузным столиком Торнберг, и спросил:

- А что это, черт побери, такое?

- А на что это похоже? - спросил Торнберг. - Это же подводное ружье, которое я таскаю для охоты на акул.

- Вы что, намерены выстрелить из него?

- Разумеется, если возникнет такая необходимость. Так что все зависит от тебя.

Хэм ничего не ответил, а только посмотрел на стальную стрелу в стволе, которая вполне может пробить даже толстую акулью шкуру. Торнберг осаживал его всю жизнь, но если по-прежнему думает, что может и теперь взять его на испуг, то глубоко ошибается.

- Давай кончай эту волынку и садись - поговорим.

Но Хэм упрямо мотнул головой и сказал:

- Мы всего лишь кончим морочить друг другу голову, и каждый станет открыто гнуть свою линию. Но нет, еще не спета последняя песня.

- Всему приходит конец, - философски заметил Торнберг. - Я вовсе не намерен прикрывать "Грин бранчес". Но обещаю больше не привозить подопытных кроликов, кроме тех, которых я уже...

Хэма захлестнул гнев, какого он не испытывал никогда, даже в разгар вьетнамской войны, и он резко ответил:

- Как вы можете так говорить! Какая невероятная наглость! Если зло сократить наполовину, оно не перестанет быть злом. Вы намерены пойти на компромисс, пообещав убить полдюжины людей вместо дюжины, и считаете, что этим самым замолите грехи.

- А почему бы и не считать? Я хочу пойти на компромисс, Хэм. Но ты из тех, которые ни на что не соглашаются.

- Нет, так поворачивать нельзя, - не согласился Хэм. - Это вы не согласны, а не я. Все или ничего - вот мои условия.

- Что ты хочешь этим сказать?

- Сначала положите этот чертов гарпун на место.

- Все или ничего - это для меня неприемлемо.

- Принимайте его или отвергайте, - сказал Хэм и двинулся к кабестану.

- Не подходи к нему!

- Пошел ты!.. - выкрикнул Хэм и начал выбирать якорь. - Я больше не намерен называть тебя словом "сэр" и послушно выполнять твои команды.

Стрела из подводного ружья пронзила его прямо между лопаток. Рана сама по себе была не смертельна, но удар оказался настолько сильным, что Хэма швырнуло вперед, он наткнулся животом на ограждающие поручни, сложился пополам и, потеряв равновесие, упал головой вниз прямо в море.

Торнберг, отбросив ружье, подбежал к поручням и, нагнувшись, стал пристально вглядываться в воду. Он увидел кровавое пятно, расплывающееся и колышущееся, словно саван, а затем и спину Хэма, из которой торчала, будто древко флага, металлическая стрела.

- Боже всемогущий! - только и смог прошептать он, глядя, как шевелятся, словно водоросли, волосы сына. И почему-то вдруг в голове навязчиво прозвучала строка из поэмы Уильяма Йитса, на которую он случайно наткнулся еще в молодости, звучащая как размеренная поступь военного марша: "Сокол не слышит сокольничего..."

Вулф увидел, что стоит один на длинной плоской отмели, уходящей в открытое море, а над головой проносятся рваные облака, гонимые вперед усиливающимся ветром.

Нет, оказывается, он на отмели не один. Он заметил еще одну фигуру, появившуюся на фоне розоватого неба, и двинулся к ней. Он шел, а отмель позади него все увеличивалась в размерах, подобно языку гигантского зверя. Видны были лишь свинцовое море, клочковатые облака да бесформенный язык отмели, но Вулф как-то вдруг понял, что эта полоска земли - единственное, что его связывает с этим безумным миром.