Юрий Костин - Убить Горби

Охрана устраивала показуху, прикрывая бронежилетом торс свердловского великана, и Вовка не удержался от соблазна произвести предварительную оценку возможности поражения объекта в голову из «стечкина».

Боевым мыслям мешала окружающая обстановка. Странные чувства вдруг нахлынули с невиданной силой. Мощь и единение толпы, одухотворенные лица людей, так поразившие его, – все это заставляло мозг усиленно искать ответы на коварный вопрос: на той ли он стороне? Ему стало стыдно за мысли о «стечкине» и возможности ликвидации человека, которого боготворит столько народу. И, справедливости ради, не мог Вовка не признавать, что впервые Ельцин не вызывает у него отвращения. Наоборот, острое зрение Щедринского позволяло хорошо разглядеть российского лидера, а звуки его мощного баритона завораживали, заставляли прислушиваться…

Выбравшись из толпы, Вовка направился к баррикаде, перегородившей путь к гостинице «Мир», где он собирался поймать машину, чтобы отправиться домой, к Наде. На баррикаде сидел счастливо пьяный парень в полевой «афганской» форме, с медалью на груди и, прихлебывая из горлышка «Сибирскую», приговаривал:

– Люди, родные мои, ребятки, как же хорошо, как же я вас всех люблю!

Слезы текли по его щекам, а Вовка наконец понял, что означает словосочетание «слезы радости».

Напоследок бросив взгляд на балкон, Вовка вздрогнул. Ему почудилось, что рядом с Геннадием Бурбулисом, одним из главных соратников Ельцина и, по версии КГБ, основным врагом народов СССР, стоит… Пашка Семенов.

– Вот и свиделись, Пашка, – пробормотал он и покачал головой.

Генералы Лебедь и Грачев ехали в Кремль, где без перерыва заседали члены Комитета по чрезвычайному положению и другие официальные лица. Они застали временную советскую власть в не самой лучшей форме.

На лицах «комитетчиков» отражалась целая палитра чувств. Причем, все они были негативного свойства: крайняя усталость, озабоченность, растерянность, тревога, страх, неприятное удивление, расстройство. События развивались далеко не по тому плану, какой они еще два дня назад считали вполне осуществимым, вступив в рискованную борьбу.

Ситуация выходила из-под контроля. Прибывшие генералы только усугубили ее, сообщив, что не готовы воевать с мирными гражданами, что народ и армия едины. Их гражданское мужество, бесспорно, подкрепил жалкий вид чиновников, решившихся на государственный переворот…

Уехавший за полчаса до их появления командир «Альфы», поначалу настроенный чрезвычайно решительно, также не получил четких указаний о проведении штурма Дома Советов. Выругавшись тихо, но достаточно, чтобы присутствующие узурпаторы услышали, он покинул помещение, да так сильно хлопнул дверью, что премьер-министр схватился за сердце. Он понял: теперь уж точно все пропало.

А ведь операция была тщательно подготовлена и спланирована. В успехе штурма не было причин сомневаться. Помимо шестисот сотрудников специальных подразделений, в нем должны были участвовать бойцы дивизии имени Дзержинского или «дикой дивизии», как «любовно» прозвали ее в народе, части милиции и даже авиация. В общей сложности против защитников Белого дома в ночь с 20 на 21 августа готовы были действовать около пятнадцати тысяч лояльных ГКЧП войск. Это не считая десятков оперативных сотрудников, проникших в Белый дом под разными предлогами, а также растворившихся в толпе у здания агентов и спецназовцев.

Но вот что удивительно: никто не хотел брать на себя ответственность, коллективная воля заговорщиков была скована. Крючков поначалу рвал и метал, а потом, что называется, впал в ступор. Павлов готов был отдать Богу душу, несчастный министр внутренних дел Пуго вроде как застрелился…

Коллективнй орган управления страной отчего-то оказался без явного харизматичного лидера во главе. Анатолий Лукьянов, которого в Белом доме считали главным идеологом переворота, не спешил выползать на большую сцену. Янаев, Крючков, остальные члены ГКЧП страдали синдромом «второго лица». Пустившись в самостоятельное плавание, они то ли переоценили свои возможности, то ли на что-то рассчитывали, например, на поддержку президента. И не получили ее в самый решающий момент.

Уходило время, с каждой минутой таяли в вечности надежды на установление порядка, возвращение старой системы. Центр влияния и власти постепенно смещался к восставшей Краснопресненской набережной. Там был сильный, решительный, лишенный комплексов и, что немаловажно, высокорослый уралец Борис Николаевич Ельцин, его молодые, не на шутку амбициозные соратники, общественные деятели, популярные актеры и музыканты. К Ельцину стала тяготеть и часть интеллигенции «горбачевского призыва», увидев в нем фигуру, призванную исторической судьбой страны довершить дело, начатое последним советским генсеком. Это рождало миллион надежд и иллюзий, создавая критическую массу, способную творить чудеса из ничего.